Франсуаза Саган. Любите ли вы Брамса?

До чего же непонятливы эти мужчины. «Я так доверяю тебе»... Так доверяю, что могу изменить, оставить тебя одну и не допустить и мысли о том, что ты можешь поступить так же. Просто замечательно!

Любить — это ещё не всё, нужно ещё быть любимым.

Мерзки эти воскресные дни одиноких женщин: книга, которую читаешь в постели, всячески стараясь затянуть чтение, переполненные кинотеатры, возможно, коктейль или обед в чьей-нибудь компании; а дома по возвращении — неубранная постель и такое ощущение, будто с утра не было прожито ещё ни одной минуты.

Мало того, что он меня мучит, ему, видите ли, нужно ещё скорбеть о том, что я мучусь!

Все женщины на один лад: они всего требуют, всё отдают, незаметно приучают вас к полному доверию, а затем в один прекрасный день уходят из вашей жизни по самому ничтожному поводу.

Лучше иметь основательную причину для несчастья, чем ничтожную для счастья.

Через час он проснулся, очень оживленный, взглянул на часы и категорически заявил, что самое время идти танцевать и пить, чтобы забыть все эти чёртовы грузовики.

Но чего ждать? Ждать, пока эта женщина поймёт, что любит самого заурядного хама; но как раз такие-то вещи понимают медленнее всего на свете.

— Вы играете…
Он разжал пальцы, вид у него был усталый.
— Верно, играю, — согласился он. — С вами играл молодого, блестящего адвоката, играл воздыхателя, играл балованное дитя — словом, один бог знает что. Но когда я вас узнал, все мои роли — для вас. Разве, по-вашему, это не любовь?

Она просто боялась, она безотчетно ждала, чтобы он пришёл и заставил её принять свою любовь. Ей было невмоготу, и однообразное течение зимних дней, вереница всё одних и тех же улиц, приводивших её, одинокую, от квартиры к месту работы, этот телефон-предатель — она каждый раз жалела, что сняла трубку: так отчужденно и пристыжено звучал голос Роже, — и, наконец, тоска по далёкому лету, которое никогда не вернётся, — всё вело к безучастной вялости и требовало любой ценой, чтобы «хоть что-то произошло».

Она совсем запуталась. Вечно приходится быть начеку, никогда нельзя говорить всего одному и тому же человеку.

А вас, вас я обвиняю в том, что вы не выполнили свой человеческий долг. Перед лицом этого мертвеца я обвиняю вас в том, что вы позволили любви пройти мимо, пренебрегли прямой обязанностью каждого живого существа быть счастливым, избрали путь уверток и смирились. Вы заслуживаете смертного приговора; приговариваю вас к одиночеству.

Она боялась только одного, как бы Симон не вздумал держать её за руку во время концерта; боялась тем сильнее, что предвидела это; а Поль, когда сбывались её ожидания, всегда охватывала смутная тоска. И по этой причине она любила Роже. Он никогда не оправдывал её чаяний, всегда, так сказать, выпадал из обычной программы.

... женщин нельзя оставлять без присмотра.

Симон поднял голову и посмотрел вслед Роже, с трудом пробиравшемуся между столиками.
— Вот это мужчина,  — сказал он.  — А! Каков? Настоящий мужчина. Ненавижу всех этих здоровяков, мужественных, здравомыслящих...
— Люди гораздо сложнее, чем вам кажется,  — сухо возразила Поль.

«Любите ли вы Брамса?» Она неподвижно постояла у открытого окна, солнце ударило ей в глаза, ослепило на миг. И эта коротенькая фраза: «Любите ли вы Брамса?» — вдруг разверзла перед ней необъятную пропасть забытого: всё то, что она забыла, все вопросы, которые она сознательно избегала перед собой ставить. «Любите ли вы Брамса?» Любит ли она хоть что-нибудь, кроме самой себя и своего собственного существования? Конечно, она говорила, что любит Стендаля, знала, что его любит. Вот где разгадка: знала. Возможно, она только знала, что любит Роже. Просто хорошо усвоенные истины. Хороши в качестве вех. Ей захотелось с кем-нибудь поговорить, как бывало в двадцать лет.