Объяснения поступков могут взволновать больше, чем сами поступки.
У моей любви была консистенция слёз. А мощь — Всемирного потопа.
Никто не должен был бы становиться красивым, я хочу сказать – чертовски красивым – до восемнадцати лет. Помещать такую красоту в начальные классы Колледжа – всё равно что провозгласить императором или монархом шестилетнего ребёнка.
Если бы кто-то проходил в этот момент рядом со мной, он ничего не заметил бы. Но если бы заглянул в меня, то ослеп бы.
Почему Бог невидим? Кто его так назвал? Кто его родители? Но если он никогда не рождался, как же он может существовать? Если мы все — дети Божии, выходит, мои родители мне брат и сестра? Почему Бог говорит со всеми моими подругами, а со мной нет? Этот Бог, которому нечего было сказать мне, давно уже не имел ко мне никакого отношения.
Мать Ноэми задумала убавлять её страдания, словно температуру в духовке. Она хотела по своему усмотрению дозировать страдание дочери, как будто горе — не личное дело человека, а некая объективная данность. Как будто это чувство одинаковое для всех, а не глубоко личное, — и в него нельзя вмешиваться.
Мать Ноэми хотела убавлять её страдания, подобно температуре в духовке, где в конце концов и сожгла всё.
Тюльпаны были необычайно красивыми и оставались закрытыми, даже когда расцветали. Совсем как мама.
Удастся ли мне за один день познакомиться с этим Богом? Насколько я поняла, он жил где-то очень далеко. Я не знала где, но уж точно ещё дальше дедушки и бабушки.