Василий Розанов. Семейный вопрос в России

12 цитат

Где «долг», там могут быть и непременно есть все степени начинающейся измены ему, тогда как где «любовь» — там уже не может быть измены любимому (ведь изменяют без любви, в безлюбовной семье). <...> И вообще женщину, способную изменить, я нахожу в европейской семье, построенной по «долгу», а не на «любви».

Скажут: «Береги девица честь смолоду»; на то и наши приступы, чтобы закалить борьбою девичью «честь». Позвольте, тут всегда и всемирно активная сторона принадлежит мужчине, а девушка всемирным инстинктом находится в состоянии пассивного ожидания. Может быть, это худо, но так Богом устроено. Так Богом устроено, а человеческое уложение должно бы дополнить, что самая пассивность девушек, решительно неразделимая с прекрасною в них «женственностью», должна быть под охраною внимательнейшего и бережливого отношения активной стороны.

В психологию внутреннюю таких семей никто не вглядывался, по крайней мере деловым образом. Напрасно высшие живописцы, как Тургенев в «Дворянском гнезде» и Толстой в «Анне Карениной», показывали, что не всё здесь мертво, что собственно «потонувшая» пара состоит из мертвеца и из живого, которого мертвец зажал в объятьях. <...> Да, это поразительно, что два величайшие произведения благородной литературы русской, «Евгений Онегин» и «Анна Каренина», посвящены апофеозу бесплодной семьи и — муке, страдальчеству в семье.

Посмотрите, как пассивна Гретхен в «Фаусте»; решительно она умеет сопротивляться только минуту. Напротив, нравы Римской империи были низки, и мы вовсе не знаем там «нечаянно падающих девушек», не видим бессильных простушек; девушки очень тонко ловили там цезарей, но их... очень мало «ловили». Женщина была развращена, и женщина была активна. Она «падала» с глубоким расчетом, — падала, побеждая, и самым «падением» своим большею частью давила мнимого «победителя». Этим я хочу хоть сколько-нибудь отстоять «падающих девушек» от обычного клейма, на них прибиваемого: «развратница». Ей-же-ей, Гретхен не была развратница. Гёте поэтическим и философским гением дал нам почувствовать в ней всю полноту душевных даров... <...> Увы! Такие-то и соблазняют; и решительно никто, кроме Мефистофеля, не ухаживает за податливыми Мартами. Да, до чего часто «падение» есть не синоним «развратницы», но именно усиленного, подчеркнутого и очень взлелеянного целомудрия! Повторяю, за Мартами не ухаживают, да и Марты падают внимательно, как римские матроны. Висел цветок, — правда, совершенно пассивно; может быть, надеялся на судьбу свою, может быть, потерял надежду. Во всяком случае — он не ваш. Он просто Божий. И мне думается, человек делает ужасный религиозный грех, если, напевая «тру-ля-ля», взял, сощипнул его двумя пальцами, понюхал, бросил и пошел играть в карты. Мне представляется это чем-то ужасным.

У нас есть законы о собственности; похитивший сто рублей не только возвращает их, но он судится просто за поступок свой, за то, что смутил и возмутил, так сказать, правильный и нормальный уклад собственности. <...> Нарушен принцип, нарушен уклад. И казнь постигает за нарушение принципа. <...> Потерянный кошелек честным человеком возвращается по принадлежности; семинарист Хома Брут, изображенный Гоголем в «Вие», проходя по базару и видя воз без присмотра, не мог не стянуть с него какой-нибудь вещи. Гоголь шутил, описывая смешного киевского семинариста; но, вообще говоря, если, проходя мимо пролётки, где седок, зайдя в магазин, оставил без присмотра свои вещи, вы возьмете их, спрячете под пальто, унесёте домой, — вас назовут вором. <...> К сожалению, уклад собственности у нас есть, а уклада «чести» в одной особенной и важной сфере — нет. Вы соблазнили девушку; по-моему, цена вам — как воришке чужих вещей с пролёток. О, я нарочно беру унизительное сравнение, ибо вся суть в том именно, чтобы сломить зародившуюся здесь гордость. Такой воришка говорит: «Я победил». Позвольте, никто не видел, была ли здесь борьба и каковы были условия борьбы. Может быть, вы не сражались на шпагах, а закололи из-за угла. Во всяком случае, бьются на шпагах с равными, на глазах третьего или третьих лиц, и при совершенном равенстве положений, имени, мундира. Ведь офицеры и генералы не колют «ради дуэли» мужиков. Итак, «соблазн» — если уж он когда-нибудь позволителен — то равной себе и в равном обществе. Остальное здесь — «шашни», «воришка с пролёток»; цена человеку — грош.

Нет в людях и среди людей «сто первых, сто вторых», есть имя, человек, «Мария», «Надежда», и непременно был нерассказанный роман, неувиденная драма. «Раба Божия Мария» принадлежит себе и Богу; в порядочном обществе она под охраною общества; она нисколько не обязана «не пасть», но вы совершенно обязаны, и строго обязаны относиться к ней серьёзно. Вы можете её любить, даже можете её «сорвать», на то она роза, на то в саду Божием; но вы можете сорвать её действительно и непритворно залюбовавшись ею, полюбивши её; и ни в каком случае вы не можете её оставить иначе как без ясной и определенной доказуемой вины её. В особенности то, что она всю судьбу свою возложила на вас и не имеет закона защитою себе, должно удвоить, утроить ваше внимание, заботу, деликатность.

Мне кажется, дать земле непорочную семью — это значит сделать её раем; внесите «меч и разделение» только в одну семью, и вы превратите всю землю в хаос, зальёте кровью, грязью.

Очевидно, есть что-то специально гибельное в условиях нашей семьи, какой-то arsenicum, мышьяк, в неё впрыснутый, что дорогое может превращаться в недорогое. Глупые уверяют: «Это от того, что надоедает человек человеку». Как бы не так! А я скажу: «Дорогое должно бы становиться с годами дороже, потому что с каждым днём крепнет привычка». Почему же старые бриллианты, картины и статуи, долженствовавшие бы «приесться глазу», не продают, не «спускают за бесценок, чтобы обменять на новенькое», а болезненно хранят и в старости любуются ими больше, чем в молодости. «Перемен» в библиотеках и коллекциях не любят. Так то — вещи: какова же привычка — к человеку! И когда его хотят сменить — значит и с самого начала «прилепления» («два в плоть едину») не было, а было простая лежалостъ рядом, механика соседства без тайны взаимоврастания.

Счастлива та семья, которая по свойствам мужа и жены, по удаче — ибо непогрешительное предвидение тут невозможно — их взаимного сложения, вышла счастлива. Она нежится в парах собственного благоухания. Я повторяю — «собственного»: это необходимо. Но горе, если её постигла судьба Улисса после Трои, — бури, лукавство, случайности, препятствия, — живые обстоятельства всего живого. Тогда унылый голос из-за спины выдвигается во весь рост. Он звучит «отходную»: люди погибли, и навсегда, люди, иногда в обеих сторонах здоровые и нравственные.

Вспомним Бэкона и его афоризм: «Повелевать природою можно только повинуясь ей»... Одна любовь укрощает страсти и преобращает могучего льва в послушного ягненка. Страсть (половая) есть сила, совершенно неодолимая, и только есть одна другая сила, которая с нею справляется: сила любви. Вспомним «Песнь песней»:
Сильна, как смерть, любовь,
Страшна, как преисподня.
Не с такими силами справляться тощему закону и вялым общественным пожеланиям. Любовь разрывает их, как тигр ягненка, как лев толпу гиен, переступивших ему путь...
За любимого мужа жена пойдет в огонь, и за детей от любимого человека она переплывет реки и океаны; и за любимую жену опять же муж претерпит все унижения на службе, не устанет ни в какой работе, не оборвется в жилах. Да, так вот в чем идеал: в семье, где члены любили бы друг друга. Дайте мне только любящую семью, и я из этой ячейки построю вам вечное социальное здание. Построена ли наша и вообще европейская семья на любви? Увы, <...> разберите самый идеал, зовущий нас, и вы увидите, что семья наша построена на другом принципе — долга. О, я не о высоте этого принципа говорю, не идеальность в нем оспариваю; я говорю о прочности. Ибо ведь мы не грезы строим, а жизнь: и тщетно пускать поезд на мост, построенный из приснившихся в сновидении матерьялов! «Мы должны», «я должен», «ты должна». Ну, хорошо, пять лет «я должен», десять лет «я должен»...

... вполне соглашаясь, что установленная легкость развода без гнусных и грязных формальностей желательна, до заключения опрометчивых браков, я не желаю, чтобы с негодяйства адюльтерного была снята последняя узда и чтобы прелюбодей, в обществе христианском внесший много горя и досады в жизнь сограждан, мог бы высоко и гордо держать свою грязную голову Пусть терпит, если согрешил, и, если он пустил в мир невинных страдальцев, пусть сам трудом своим искупает их страдание, стараясь придать и достать им права людей свободных. Говорят же: «Любишь кататься, люби и саночки возить». Вот пусть же и они повозят эти саночки.

Пояснение к цитате: 

Материалы к разрешению вопроса (Письмо в редакцию «Нового Времени»).

Нет вашей любимой цитаты из "Василий Розанов. Семейный вопрос в России"?