Брэд Питт – цитаты

Как-то раз я позвонил своему деду. «Мы тут посмотрели твое кино», — сказал дед. «Какое именно, дед?» — сказал я. А он крикнул моей бабушке: «Эй, Бетти, как называлось то кино, от которого я блевал третьего дня?»

Я никогда в своей жизни не проводил так много времени в юбке, как на съемках «Трои». Но юбки не так уж и плохи. Черт, они вовсе не так плохи.

Поскольку я стал старше, я осознаю, как мимолетно время. Я не хочу растрачивать его впустую. Я хочу провести время с теми, кого я люблю, и заниматься тем, что действительно что-то значит.

Семья должна стать для человека самым безопасным местом на свете, свободным от тревог.

Слава — та еще ***ь, чуваки.

Уединение — это когда ты можешь выйти и посидеть на крылечке в одиночестве. Уединение — это когда тебе нужно самому выносить мусор, потому что в доме его скопились гребаные кучи, а вынести его больше некому.

Я свято верю в свой метод: вначале здорово ***ываешь, потом здорово отдыхаешь.

Я узнал от тибетских монахов, что три самые страшные вещи, которые могут произойти с человеком — это красота, слава и богатство.

У меня потрясающие родители. Всю жизнь прожили в одном месте, в одном доме. Говорят, большего им не нужно. У них друзья, с которыми они дружат всю жизнь, со школы. Они верные люди. А родительская верность сообщает ребенку уверенность, правда? Мое детство, и брата, и сестры было отмечено этой уверенностью в незыблемости нашей жизни, в том, что если что-то дурное и случится, то уж точно будет преодолено. Для отца наша стабильность всегда была приоритетом, причем не материальная ее сторона. Папа говорит, деньги не предмет первой необходимости, они, как огнетушитель в доме, нужны для безопасности. Предмет первой необходимости для него – доверие друг к другу. А мама всегда считала: главное, что она должна дать нам, – это саму себя, свое время. Она всегда сама укладывала нас и говорила с нами перед сном столько, сколько мы хотели. Я стараюсь смотреть на семью с их, папиной и маминой, позиций: семья должна стать для человека самым безопасным местом на свете, свободным от тревог.

«Знаете, что такое быть Брэдом Питтом?» – спрашивает человек с порога, расстегивая шлем. И отвечает сам: «Это ходить с парадного входа, только когда перед ним красная дорожка, а по бокам – фотографы и толпа. Это знать все черные ходы и лифты для персонала и вжиматься в угол, когда горничная вкатывает в лифт свою тележку. В конце концов, это снимать мотоциклетный шлем, уже промахав весь холл гостиницы и 15 этажей на лифте! ... Я не ищу сочувствия, я просто объясняю, почему я в шлеме.

Когда-нибудь мы все расстанемся. С детьми, с теми, кого любим. Действительно, смерти я боюсь до смерти. А вот жизни – нет, не боюсь.

Вера – первое, в чем я начал сомневаться. Потому что начал сомневаться в божественной справедливости. Еще в детском саду я задумался: а что, на небе со мной все будет так же, как с протестантами, как с католиками? Меня вообще всегда интересовала возможность несправедливости. Ко мне-то все были очень расположены, я с детства нравился людям, был, что называется, прелестным ребенком. Другие нравились меньше, и я замечал это. И по вечерам изводил маму вопросами, главный из которых был, конечно, «почему?». А она мне говорила: то, что ты нравишься людям, – дополнительные возможности и дополнительная ответственность. И только. Но во мне поселилось чувство вины, что смешно, из-за несправедливого мироустройства. А потом религия и вовсе перестала устраивать меня – из-за догмы, предписывающей, что можно, а что нельзя. А это опасно – любое предписание. Жизнь состоит из различий, все имеет право на жизнь. Мне ближе ментальность древних греков: они знали, что такое повороты колеса фортуны, взлеты и падения. У них глубже понимание самой природы человека, его натуры. Для них естество первично.

Отцовство — это лучшее, что я когда-либо делал. Это меняет вашу точку зрения. Вы можете написать книгу, вы можете сделать фильм, вы можете нарисовать картину, но иметь детей — действительно наиболее необычная вещь, которую я делал.

Слышать, как твой маленький ребенок срыгивает — это самый счастливый момент в жизни. Это момент, от которого получаешь наибольшее удовольствие.

Жизнь с Энджи меня многому научила. Она очень прямой человек, ни в грош не ставит тактичность, если на самом деле требуется правда. С ней я начал понимать: жизнь одна – и в том смысле, что она единственная, и в том, что едина, ее невозможно делить на части – вот я в семье, вот в офисе, а вот на вечеринке. Для меня теперь очевидно: все в жизни связано нерасторжимо. Я известен и поэтому могу помогать. Я помогаю, и это расширяет мой мир, мои горизонты. Это все здоровый эгоизм, который понимаешь только после сорока, – использовать мир в собственных целях, главная из которых – быть полезным миру.