Вечерняя Москва – это не ночная Москва, это совсем-совсем другой город, и его Элеонора Николаевна Лозинцева тоже любила, уже за одно то любила, что он совсем не был похож ни на город утренний, сонный и свежий, ни на дневной, суетливый и бестолковый. В вечерней Москве не было бестолковости, в ней все было расписано и четко, все слои двигались в понятном порядке и в прогнозируемом направлении. Из театров. Из ресторанов. В ночные клубы и казино. Со свиданий. В бордели. Из гостей. На тусовки, как богемные, так и полукриминальные. <...> Вечером здесь образуется особый мир, свой, непонятный и загадочный, мир наркоманов и тех, кто хочет быть на них похожими, мир молодых людей, которые сидят исключительно на спинках скамеек, поставив ноги на сиденья, мир девушек с выбеленными лицами и вычерненными волосами и молодых людей, с делано деловитым видом переходящих от одной компании к другой и создающих самим себе иллюзию занятости, нужности и вообще активности. Мир этот источал опасность, и если в семь-восемь вечера эта опасность еле-еле витала в воздухе, то к десяти-одиннадцати часам она сгущалась в атмосфере и становилась похожа на кисель, сквозь который порой было трудно пройти.
Преступление – зеркало, в котором отражается преступник.
Анастасия Каменская твердо уверена в этом. Если вглядеться в детали и обстоятельства преступления, то можно уверенно говорить о том, что за человек преступник. Восемь убийств юношей и девушек, совершенных в разное время и разных местах, – часть одного плана. В этом Каменская тоже не сомневается. Она вычислила, что объединяет этих непохожих друг на друга молодых людей. Теперь надо вычислить того, в чьей голове созрел этот чудовищный план. А вот здесь надо подумать о причинах, заставляющих преступать закон. Ведь на самом деле их не так уж и много: месть, зависть, алчность… Или одиночество, мучительное испытание, выпадающее на долю человека, когда кажется, единственное спасение – это обречь другого на те же мучения, что выпали тебе…
... нравственность прессы полностью отражает нравственность общества.
Как ты относишься к окружающему миру, так мир относится и к тебе, всё на основе взаимности.
... К примеру, знаешь такой закон, согласно которому мы в других людях больше всего ненавидим именно те недостатки, которые присущи нам самим? Казалось бы, если какая-то черта есть у нас и мы с ней миримся, то должны мириться и тогда, когда замечаем у других, ведь мы уже придумали целую систему оправданий и аргументов в пользу того, что это, дескать, не страшно и вполне приемлемо. Ан нет, у нас-то есть — и нормально, а у других — не моги. Вот ведь парадокс!
Жизнь... всегда похожа на плохое кино. Когда в кино всё как в жизни, про него говорят: плохое. Потому что такое кино никому не интересно. Все люди и так живут своей жизнью и знают её досконально, им не интересно про эту жизнь ещё и в кино смотреть. А вот когда кино на жизнь не похоже, тогда его называют хорошим, потому что можно помечтать, представить себя на месте героев. В плохом кино герой — всё равно что ты сам. Это скучно.
... Никто не обязан ничего для тебя делать. Человек существует на этом свете вовсе не для того, чтобы быть кому-то приятным и удобным. Научись уважать людей такими, какие они есть сами по себе, безотносительно к тому, удобно тебе это или неудобно.
... Никто никому ничем не обязан. Никто никому ничего не должен. Это всё мифы, которыми человечеству морочат голову, чтобы сделать его управляемым и внушаемым.
Так всегда бывает: пока ты сосредоточен на одном человеке, его недостатки не режут глаз, но, как только появляется объект, с которым можно сравнивать, сразу картина меняется. И вдруг начинаешь видеть и седину, и морщины, и обвисающую кожу, и замечаешь то, чего раньше не замечал, и раздражаешься от того, что ещё вчера казалось милой особенностью или смешной привычкой.