Борис Акунин, Григорий Чхартишвили. Кладбищенские истории

Одно из самых захватывающих зрелищ на свете — смотреть, как работает Мастер, и не суть важно, чем именно он занимается. Пишет картину, рубит мясо, чистит ботинки — не имеет значения. Когда человек выполняет дело, ради которого родился на свет, он великолепен.

Все мужчины в любви трусы, душу свою берегут, прячут. Баба если уж полюбила, ей все нипочём, душа – не душа. Я про свою ни разу и не вспомнила, расплаты не устрашилась. Одного лишь сердца слушалась. А как откинулась, тело своё постылое, безобразное покинула, за всё ответить пришлось.

Всё, что когда-то было, и все, кто когда-то жил, остаются навсегда.

Безусловно все люди особенные. Со стороны оно, может, и не всегда видно, но это сто процентов.

«Спасибо» женщина говорит. Мужчина «спасибо» не говорит. Мужчина «спасибо» делает.

Старинные города — это совсем не то, что города новые, которым каких-нибудь сто или двести лет. В большом и древнем городе родились, любили, ненавидели, страдали и радовались, а потом умерли так много людей, что весь этот океан нервной и духовной энергии не мог взять и исчезнуть бесследно.

Если день, погода и ваше душевное состояние окажутся в гармонии с антуражем, вы ощутите себя частицей того, что было прежде, и того, что будет потом. И, может быть, услышите голос, который шепнёт вам: «Рождение и смерть — это не стены, а двери».

На всяком кладбище, даже очень старом, всегда ощутим острый, трагический аромат разорванной любви — когда смерть отрывает любящих друг от друга.

Верный признак настоящего счастья — это когда у тебя всерьёз портится настроение из-за плохой погоды. Или едешь в своей машине, и вдруг зазвонил мобильный, а ты забыл его вынуть из кармана своего пиджака, и вот извиваешься в сейфити-белтс, а на тебе сверху ещё плащ, а мобайл звонит-звонит, и вдруг перестал, и ты из-за этой ерунды наполняешься раздражительностью часа на два. Потому что ничего хуже скверной погоды и пропущенного звонка.

Смерть — не оправдание для неподобающего поведения.

Западный человек, дитя оптимистической цивилизации, живет на свете, делая вид, что смерти нет, а если и есть, то очень нескоро. Японская же традиция призывает пребывать в постоянной готовности к неожиданному концу.

Кого-то, знаю, от этой позитивности с души воротит, а мне, пожалуй, она нравится. Не ныть, не давить на жалость, не навязывать другим свои проблемы. Чем плохо? Пожалуй, даже красиво. I'm fine, говорит умирающий герой — и мы его теряем.

... Люди, которые жили раньше нас, никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем в разных временных измерениях. Мы ходим по одним и тем же улицам, невидимые друг для друга. Мы проходим сквозь них, а за стеклянными фасадами новомодных строений мне видны очертания некогда стоявших здесь домов...

Мертвецы — наши соседи и сожители. Мы ходим по их костям, пользуемся выстроенными для них домами, разгуливаем под сенью посаженных ими деревьев. Мы и наши мёртвые не мешаем друг другу.

... Местом встречи с предшественниками для нас становятся чудом сохранившиеся старые кладбища, островки сгустившегося и застоявшегося времени, где давно уже никого не хоронят. Последнее условие обязательно, потому что разрытая земля и свежее горе пахнут не вечностью, а смертью. Этот запах слишком резок, он помешает вам уловить хрупкий аромат другого времени.

Главная мечта человечества — избавиться от страха смерти, а вместе с ним и от всех прочих страхов. Это означает не вообще уничтожить смерть, а исключить смерть неожиданную, непредсказуемую и преждевременную, которая обрушивается на человека, когда он ещё не насытился жизнью и не выполнил своё предназначение. ПОДЧИНИТЬ СЕБЕ СМЕРТЬ — в конечном итоге, именно таков магистральный стимул науки, прогресса и общественной мысли.