Чарльз Буковски. Хлеб с ветчиной

Уж так паскудно устроен мир. Куда бы вы ни посмотрели, всегда найдется кто-нибудь, кто готов вцепиться вам в глотку.

Можно простить идиота за то, что он честно ведет себя как идиот и никого не пытается одурачить. Хуже обстоит дело с идиотами-мошенниками.

За всё приходится платить, и взлёт может быть первым шагом к падению.

Мне нравилось, что меня держали за самого плохого. Быть гаденышем здорово. Любой может слыть хорошим, для этого не требуется много выдержки.

Настанет день, и мы поменяемся местами.

Утешал тот факт, что я и не стремился кем-либо стать. И, несомненно, в этом преуспевал.

Она была так стара, что умирать просто не имело смысла.

Да, внешне это был неприятный человек со шрамами на лице, но стоило приглядеться к нему – и становилось ясно, что он красив, – это было в его глазах: изящный стиль, неистовая отвага и безграничное одиночество.

В моей любви к ней не было сексуального оттенка. Я просто хотел, чтобы она укутала меня в свою накрахмаленную чистоту, и мы исчезли бы из этого мира навсегда.

Жизнь в колледже была стерильной. Здесь никогда не говорили, что ожидает нас в реальном мире. Они пичкали нас теорией, которая была совершенно бесполезна на улицах. Университетское образование могло лишь сделать личность непригодной для настоящей жизни. Книги только ослабляли нас. Когда человек оказывался в гуще жизни, ему требовались совсем другие знания, в отличие от тех, которыми были напичканы университетские библиотеки.

Всем приходится как-то приспосабливаться, искать определенную форму, чтобы существовать. Будь то обличие доктора, адвоката или солдата — большой роли не играет, что именно это будет. Просто, выбрав определенную форму, приходится идти в этом обличье до конца. Таковы правила: или вы умудряетесь вписаться в общую схему, или подохнете на улице.

Тусклая жизнь нормального, среднего человека хуже, чем смерть.

Будь у меня новенький авто и клевые телки — да е... л бы я все эти базары о социальной справедливости.

— Ты никогда не станешь писателем, если будешь отстраняться от действительности.
— О чем ты говоришь! Как раз этим и занимаются настоящие писатели!

Много раз отец бил меня за то, что я убегал с Фрэнком, но я рассуждал так: все равно он найдет повод, чтобы выпороть меня, так пусть уж лучше лупит за мою веселуху.

Никакие жертвы не предотвратят новые войны.