Чарльз Буковски. Хлеб с ветчиной

Мы все варимся в одном большом чане с дерьмом. И нет избавления. Мы вместе сходим с круга.

Я сидел, пил и думал о самоубийстве. Но я чувствовал странную любовь к своему телу, к своей жизни. Покрытые рубцами и шрамами, они все же были моими.

Восьмичасовой рабочий день — это невыносимо.

Лос-Анджелес — хорошее место. Здесь обитает много бедных людей, и не составляет большого труда затеряться среди них.

Деньги и бедняков следует всегда держать как можно дальше друг от друга.

Я снова почувствовал себя первоклассником, который ничего не знает и с ужасом смотрит на коварных старшеклассников.

Мать посмотрела на меня и задала свой постоянный вопрос: «Генри, почему ты не ешь?».

Возможно, я был недоразвит. Вполне вероятно. Я частенько ощущал свою неполноценность. Мне хотелось просто отстраниться от всего. Но не было такого места, где я мог скрыться. Суицид? Ничем не лучше, чем любая другая работа. Я предпочел бы уснуть лет этак на пять, но разве мне бы позволили.

Мысли и слова могут быть обворожительны, хотя в конечном итоге они и бесполезны.

Прибрежные воды кишели людьми. Что такого притягательного в пляжах? Почему людям нравится толочься на них? Неужели нет более интересного занятия?

Чулки мисс Гридис были почти телесного цвета. Складывалось впечатление, что на ней их вовсе нет, что она сидит перед нами голая, и именно эта кажущаяся нагота, ее ненастоящность, делали зрелище лучше, чем если бы она действительно была без чулок.

Я всегда отстранялся от всех и наблюдал за людьми со стороны. Что-то вроде театра — они были на сцене, а я одинокий зритель.

Ко мне приближалась женщина. У нее были превосходные ноги. Не таясь, я посмотрел женщине прямо в глаза, затем мой взгляд скользнул вниз и зафиксировался на ногах, а когда она прошла мимо, я повернулся и оценил ее задницу. Я откровенно упивался видом этой шикарной жопы. Ее восхитительные формы навсегда отложились в моей памяти, плюс шовчики на шелковых чулках.
Я бы никогда не отважился на это без повязки на голове.