... я — трепещущий, влюбленный даже в оборки ее платья; она — спокойная, как богиня, и отнюдь не влюбленная в фалды моего сюртука.
Укоры совести тяжелы и для взрослого и для ребенка.
... Чего только не выразит глаз, если его закрыть!
Я чувствовал, что она играет моим сердцем просто потому, что ей так нравится, а не потому, что ей было бы трудно и больно разбить его и выбросить.
Если человек не джентльмен по своим душевным качествам, то это сказывается и во внешности, и в манерах.
— Герберт, — сказал я, положив руку ему на колено, — я люблю... я обожаю Эстеллу.
<...>
— Это-то я давно знаю.
— Откуда ты узнал?
— Откуда? Да от тебя, Гендель.
— Я ничего тебе не говорил.
— Не говорил! Ты мне не говоришь, когда ходишь к парикмахеру, но я то замечаю, что ты подстригся.
Еще вставая, я видел, что по оконному стеклу бегут струйки, словно бесприютный бесенок проплакал там всю ночь, уткнувшись в окошко вместо носового платка.