Диана Гэблдон. Стрекоза в янтаре. Книга 2. Время сражений

Словом, однажды я слышала, как они ссорились и Колум сказал, обращаясь к Дугалу: «Коль скоро у нас с тобой один член на двоих и одни мозги на двоих, я вполне счастлив обладать мозгами».

— Если в следующий раз, парень, ты решишь нанести кому-то удар в спину, не выбирай для этого человека, сидящего на куче сухих листьев. Если пожелаешь пустить в ход нож против человека, который сильнее и крупнее тебя, выбери исходную позицию поудачнее. Требуется, как минимум, чтобы этот человек сидел спокойно, в полном неведении о говящемся нападении.
— Благодарю за ценные советы.

— Я тебя найду, — шепнул он мне на ухо. — Обещаю тебе. Если мне придется провести двести лет в чистилище, двести лет без тебя — это и будет мое наказание, которое я заслужил за все свои преступления, потому что мне приходилось лгать и убивать, воровать, предавать и нарушать клятву. Но есть одна вещь, которую я положу на другую чашу весов. Когда я предстану перед богом, я скажу ему то, что перевесит всё остальное.
Голос его дрогнул, упал до шепота, руки крепко обвились вокруг меня.
— Боже, скажу я ему: ты дал мне удивительную женщину, и, о Боже, я очень её любил.

— Зачем он это сделал? — сердито спросила я Мурту. — Я же сказала ему, что припасла на этот случай настойку опия. — я похлопала по шекловому ридикюлю, который держала в руках. — Уж это точно свалило бы его с ног почище любого виски.
Мурта усмехнулся:
— О да. Но он сказал, что, если бы у него болела голова, он обязательно воспользовался бы твоим предложением. Но пить виски гораздо приятнее, чем это мерзкое черное снадобье.

— Ты будешь чувствовать себя как в аду, когда мы прибудем в Шотландию, — сказала я.
— Между адом сейчас и адом потом, саксоночка, я всегда выберу второе.

— Ну а как Дженни, дети, все здоровы?
— Да. И она ждет ребенка, — добавил он. — В феврале.
— Опять? — одновременно воскликнули мы с Джейми, вогнав Айена в краску.
— Бог мой, ведь Мэгги нет еще и года, — укоризненно произнес Джейми. — ты что, не можешь остановиться?
— Я? — возмутился Айен. — Думаешь это моя вина?
— Ну, если ты тут ни при чем, тебе следовало бы по крайней мере, поинтересоваться, чья тут вина, — сьехидничал Джейми, с трудом сдерживая улыбку.

— Черт возьми, ты же понимаешь, что я имею ввиду. Два месяца я спал отдельно от нее, вместе с малышом Джейми, но Дженни...
— Ты хочешь сказать, что моя сестра распутница?
— Я хочу сказать, что она такая же упрямая, как и ее братец, и всегда добивается, чего хочет, — ответил Айен.
Он сделал ложный выпад в сторону, затем гназад и в шутку ударил Джейми в живот. Джейми со смехом согнулся пополам.
— Как только вернусь домой, я помогу тебе держать ее в руках.
— Правда? — скептически улыбнулся Айен. — А я призову всех соседей в свиделети.

Дженни взглянула на брата, которого не видела почти год, оглядев его с головы, мокрого от дождя, и до ног, заляпанных грязью, она указала рукой на дверь.
— Выйди и сними обувь, — твердым голосом приказала она. — И если тебе придется побывать в поле, не забудь помочиться на дверной косяк при возвращении. Таким образом отвадишь от дома привидения, — пояснила она мне тихо, бросив быстрый взгляд на дверь, за которой только что скрылась Мэри Макнаб.
Джейми, который успел повалиться в кресло, открыл один глази бросил на сестру хмурый взгляд:
— Я высадился на берегу Шотландии чуть живой, четырехдневные скитания в пути основательно подорвали мои силы, я уже готов переступить порог дома, чтобы промочить горло, но тут мне велят отправиться на поиски каких-то овец и обшарить все окресности, утопая по колено в грязи... И вот, когда я наконец здесь, ты заставляешь меня снова отправиться на холод — писать на дверной косяк. Ха!
И он опять закрыл глаза, сложил руки на груди и уселся поудобнее в кресло, всем своим видом демонстрируя протест против такого обращения.
— Джейми, дорогой, — сладким голосом пропела сестра, — ты хочешь есть или мне отдать твой обед собакам?
Какое-то время джейми сидел неподвижно, прикрыв глаза. Затем, присвистнув, покорно поднялся на ноги. Он шутливо толкнул плечом Айена, и они отправлись за дверь следом за Муртой, который был уже на улице. Проходя мимо сонного Фергюса, Джейми схватил его за руку, поднял на ноги и потащил за собой.

— Я знаю, что ты имеешь ввиду, англичаночка, — продолжал Джейми. Иногда, где-нибудь в поле или на ферме я вдруг слышу голос отца, хотя в тот момент даже не думаю о нем. Мне кажется, я слышу, как он разговаривает с кем-то, смеется или успокаивает лошадь у меня за спиной. Как ни странно, чаще всего я слышу его голос именно здесь.
— Правда? И что же он говорит?
— Обычно: «Если ты проходишь мимо, Джейми, остановись и постой здесь» — что-то в этом роде.

Дома остается Айен. Уже одно это придавало ему уверенности и поддерживало бодрость духа. А как же другие шестьдесят семейств, живущих в Лаллиброхе? Решать, кто пойдет воевать, а кто останется, было равносильно тому, чтобы выбрать, кому жить, а кому умирать. Мне приходилось видеть командиров, которых война вынуждала делать подобный выбор, и я знала, чего это им стоило.

Ребенок не плакал, но из холла по-прежнему доносился голос Джейми, все еще продолжавшего говорить, но значительно тише, вернее, совсем тихо. И совсем другим тоном. Это уже была не та монотонная, маловразумительная песенка, которой обычно баюкают младенцев, а выразительная, эмоциональная речь, в которой человек изливает душу.
Он говорил по-гэльски и так тихо, что я все равно ничего не поняла бы, если бы даже знала язык. Но голос его был осипшим, а лунный свет, лившийся из окна за его спиной, позволил мне разглядеть слезы у него на лице.
Это был тот самый случай, когда не требуется постороннее вмешательство. Поэтому я поспешила в постель, все еще хранившую мое тепло, запечатлев в памяти образ полунагого лэрда Лаллиброха, сидящего на полу и при свете луны изливающего душу перед младенцем, олицетворяющим будущее его клана.

Знаешь, с детьми можно говорить обо всем на свете. Вполне серьезно. Ты можешь рассказать им все, даже то, что взрослому человеку может показаться глупостью. Но ты не переживай. Это совсем не значит, что он не может обо всем говорить с тобой. Может И он это знает. Но говорить с ребенком — совсем другое дело. Ребенок — это маленький человек. Ты понимаешь, что рядом с ним ты можешь не беспокоиться о том, что он о тебе подумает или что при этом чувствует. Ты можешь излить перед ним душу, не заботясь о выборе слов и ничего не скрывая. И это принесет успокоение.

Он ежился от удовольствия, когда расческа мягко скользила по его волосам.
— Мм... Ты не представляешь, как это приятно, когда кто-то расчесывает тебе волосы.
— Подожди, пока я вытащу последнюю, — сказала я, ущипнув его и заставив засмеяться. — Терпи, иначе я прибегну к методу Мурты.
— Коснись волос в моем паху факелом и получишь то же лечение, — предложил он.

— Я помню всё... — добавил он после некоторой паузы. Каждый выстрел. Каждое лицо. Человека, лежавшего на земле у моих ног, обмочившись от страха. дикое ржание лошадей. Всё смешалось: порох, кровь, запах моего собственного пота. Всё. Но картина боя представляется мне так, будто я не учавствовал в нем, а наблюдал со стороны. Будто самого меня там не было.
Он открыл глаза и поглядел на меня снизу вверх. Он словно сложился пополам, почти качаясь головой колен. Мне было видно, как дрожит у него спина.
— Ты понимаешь меня? — тихо спросил он.
— Понимаю.
Я не учавствовала в сражении с оружием в руках, но мне довольно часто приходилось сражаться со смертью, полагаясь лишь на руки и волю, потому что другого выхода у меня не было. И это действительно рождало ощущение разобщенности или отстраненности; разум словно отделяется от тела, хладнокровно оценивая ситуацию и принимая решения, и тело послушно подчиняется, пока не минует кризис. Поэтому, как правило, только спустя какое-то время тебя начинает трясти.
Я еще не достигла этого состояния, меня пока не трясло.

— А теперь, — сказала я, тщательно моя руки, — я сама отнесу этот злополучный пакет мистеру Камерону. Вы же оба отдыхайте, пейте горячий чай, сморкайтесь и так далее. Поняли, вояки?
Кончик длинного покрасневшего носа показался среди вороха одеял.
— Поить насильно, — пробомотал Джейми, глядя в потолок, — это так не похоже на женщин.
— Плохо же ты знаешь женщит, любовь моя.