Дмитрий Львович Быков. 13-й апостол. Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях

Маяковский продолжать чтить одну женщину, поклонялся ей и не мог от неё оторваться до последнего года (а оторвавшись — погиб).

Маяковский — московский двойник Гумилева, по-своему развивающий две главные его темы — неутомимую экспансию героя — завоевателя и полную его беспомощностью перед женщиной, которую он завоевать не может. Отсюда ревность Лили к Ахматовой — и Ахматовой к Лиле — и странная взаимная приязнь Ахматовой и Маяковского.

Жизнь дописывает стихи и производить на аудиторию большее впечатление, чем они сами.

Хорошие люди не умеют поставить себя на твёрдую рогу.

Маяковский сделал то, что хотелось сделать всем. Точнее, он это совместил. Выстрелил — потому что сколько можно терпеть? — и умер, потому что винить, в общем, некого. только себя. сами, все сами.

Звёзды падают над миром в виде точки, в виде двух.

Христос был за всех нас распят, Пушкин за всех нас убит на дуэли, а Маяковский за всех навсегда застрелился.

Лирика же — та, которую традиционно считают вершинной его наследия, выделяя один первый том из всего красного тринадцатитомника 1955-1961 годов, — странным образом поблекла. Отчасти это связано с общей девальвацией поэзии, утратой интереса к ней, переходом ее в маргинальный статус, но с любовной лирики Цветаевой и Пастернака, с натурфилософией Заболоцкого ничего не сделалось, в то время как отыскать читателя, думающего о себе или признающегося в любви словами Маяковского — задача почти нереальная. Связано это, видимо, с тем, что как раз это лирика — которую считали аполитичной и вневременной — была предтечей, а впоследствии и частью советского проекта.

Во времена «маленьких трагедий» — а чаще «маленьких комедий» — как раз серьёзная, интимная лирика Маяковского уляжется вопиющим диссонансом : она была по росту потрясателям Вселенной, людям двадцатых и, может быть, сороковых, но уже в шестидесятые адаптировалась до была, заурядного студенческого нонкоформизма.

Идеальная поэтическая судьба, бескомпромиссна выстроена по высокому романтическому канону.

Застрелился в бабочке, как и выступал.

Как много было огня — и как мало осталось пепла.

Он и жизни не сознал, ни минуты не жил в собственном смысле, незавидно все, из чего стоит жизнь. Это обыватели «сознают», а у литераторов есть дела поважнее. Жизнь и смерть, тоже мне. ещё Скажите — «кровь и почва».

Он был поэтом колоссального потенциала, и именно поэтому ему было никак не выжить.

Стихи, уже забытые, превратились в улику против поэта.

О том, как вечный юноша, инфантильный акселерат, сентиментальный апаш, по замечательной формуле Крученых, Полифем, чей грозный вид лишь маскирует хроническую невротическую неуверенность, не умеет жить с людьми.