Дмитрий Львович Быков. 13-й апостол. Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях

Маяковский — московский двойник Гумилева, по-своему развивающий две главные его темы — неутомимую экспансию героя — завоевателя и полную его беспомощностью перед женщиной, которую он завоевать не может. Отсюда ревность Лили к Ахматовой — и Ахматовой к Лиле — и странная взаимная приязнь Ахматовой и Маяковского.

Попытка героя занять исключительное положение во Вселенной, причем как в интеллектуально-духовном, так и физическом смысле.

Люди (как он) базаровской складки, — живут познанием, ищут новых впечатлений, а в себя предпочитают не заглядывать вовсе.

Но он все это любил, хоть и скрывал от самого себя, рисовал на салфетках бегущих жирафов, и самый последний, предсмертный его рисунок — это человечек, идущий через пустыню навстречу то ли огненному закату, то ли рассвету.

Серебряный век с его пошлостью, презрением к жизни, утончённостью, избыточностью, навязчивой рекламой и саморекламой, гениальностью, дурным вкусом, космополитизмом — это все он.

Формироваться он начал на излете Серебряного века, когда его обаяние уже иссякло, а пошлость возросла необычайно, но и сама эта пошлость хранила обаяние, аромат, как ни ужасно это звучит, времени великих ожиданий.

Этот герой до такой степени спрятан и закрыт, что начинает казаться несуществующим — либо совершенно не выносящим дневного света. Исключения единичны, и тем они значительнее.

«Лиличка» — манифест трагической любви, как воспринимают его поколения читателей: можно ли тут верить хоть одному слову?

Даже любовная его лирика ни в какой мере не интимна, ибо построена по всем риторическим законам: это ораторское выступление перед любимой, со всеми характерными для публичного ораторствования приемами от гипербол до повторов.

Маяковский — чтец-декламатор, оперный певец исключительно высокого класса, блестящий профессионал, он говорит только то, что хорошо декламируется, вообще пишет исключительно для голоса, и в этом смысле безупречен : все, что им сказано, — сказано заразительно, и хочется, так сказать, подпеть. Вне голоса этого не существует, и сам он все прекрасно понимал — не случайно один из лучших сборников назвал «Для голоса». Это хочется читать про себя, необязательно вслух, но всегда именно декламировать, а не бормотать: в такт шагам, в такт работе, мало ли чему в такт.

«Ему следовало бы сшить из своего голоса», — Маяковский писал в «Кофте фата» : «Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего». В Сущности, из бархата голоса он сшил себе всю биографию — ничего другого в ней нет.

Маяковский продолжать чтить одну женщину, поклонялся ей и не мог от неё оторваться до последнего года (а оторвавшись — погиб).

То, что так хорошо звучит, не может быть настолько пусто; барабан, громыхающий так заразительно, не может быть просто барабаном.

Инфантилизм — фантастическое упорство во всем, неумение быть другим, меняться, входить в чужой образ.

О том, как вечный юноша, инфантильный акселерат, сентиментальный апаш, по замечательной формуле Крученых, Полифем, чей грозный вид лишь маскирует хроническую невротическую неуверенность, не умеет жить с людьми.

Стихи, уже забытые, превратились в улику против поэта.