Дуглас Коупленд. Пока подружка в коме

31 цитата

Быть взрослым — это во многом необходимость мириться с противоречивостью, нелогичностью и даже странностью собственных ощущений и мыслей. Юность же — это время, когда живешь ради каких-то воображаемых зрителей.

— Вот что я заметил, — изрек он. — В наше время каждый обвиняет всех остальных в наигранности действий. Понимаете, о чем я? Ну, что все какие-то неискренние, ненастоящие. Никто не доверяет даже собственному, для себя созданному образу. У меня ощущение, что люди вокруг ненастоящие. Словно было в них что-то нутряное, ценное, а они взяли и выбросили это ядро прочь, заменив его какой-то красивой пустышкой.

Выбора-то никакого у нас нет. Раньше всегда была какая-то богема, творческий андеграунд, куда можно было уйти, если выяснялось, что мейнстрим не для тебя. Ну, или там преступный мир, или религия, наконец. А сейчас — ничего, одна система, всё остальное куда-то подевалось. И людям остаётся выбирать между системой и... и смертью, получается. И ничего не поделать, из этого круга не вырвешься.

Большинство людей ничему не учатся на своём пути. А если им и удаётся во что-то въехать, они имеют обыкновение забывать выученное, когда это оказывается выгоднее. Большинство, даже получив второй шанс, благополучно похеривают его. Это — один из основополагающих законов мироздания, и ничего ты тут не поделаешь. Люди, я это сам заметил, умудряются почти ни во что не врубиться и с третьего раза, уже потратив понапрасну огромное количество времени, денег, энергии, большую часть молодости, да и всего остального — сами можете перечислить. И все-таки они чему-то учатся, что в конце концов просто замечательно.

— Тогда, в семьдесят девятом, я думала, что в будущем мир будет… развиваться, эволюционировать. Мне казалось, что мы будем стремиться сделать мир чище, безопаснее, уютнее. А в результате всего этого люди должны были стать умнее, мудрее и добрее.
— И?..
— Люди не стали другими. Нет, мир изменился, в том смысле, что жизнь стала быстрее, а сам мир интереснее и даже в некотором роде чище. Вот машины, например, — они больше не дымят, как раньше. А люди — всё те же. Они даже... я бы сказала... ну как же это… как назвать противоположность прогрессу?
— В нашем случае — регресс.
— Вот-вот, люди, как ты там сказал, регрессировали.

— Ричард, будущее — не такое уж хорошее место. Не знаю, как это объяснить. Оно — жестокое, что ли? Я сегодня ночью это увидела. Мы все были там. Я видела нас... нет, нас не мучили, не пытали, мы все были живы, и все... все стали старше... средних лет или что-то вроде того, но... «смысл» исчез. А мы этого даже не заметили. Мы сами стали бессмысленными.

Все мы проснулись через одинаковое (примем за x) число лет после юности, какие-то склизкие и загрубевшие. Возможность сделать выбор ещё есть, но она уже не кажется безграничной. Веселье стало ширмой, прикрывающей готовность забиться в истерике. Мы как-то незаметно оказались посреди преждевременной осени жизни — никакого тебе янтарного бабьего лета, никаких красот, а сразу — мороз, зима, бесконечный, всё не тающий снег.
В глубине души я рвался растопить этот снег, я хотел изменить ход вещей в этом мире. Я не хотел стареть раньше времени.

Жизнь студента-медика такова, что следующие десять лет виделись мы с Венди лишь когда она, измученная недосыпанием, всплывала глотнуть воздуха — красные глаза, мятая одежка и озабоченное лицо с сеточкой морщин у глаз. Пообедав с ней как-то раз, мы с Гамильтоном узнали об основных кошмарах медработника: тридцатишестичасовой рабочий день, склочные дежурные сестры и вредоносные бактерии, притаившиеся на каждом шагу.

Нет вашей любимой цитаты из "Дуглас Коупленд. Пока подружка в коме"?