Мне было мало того, что я оказался последним человеком, с которым она поцеловалась. Я хотел быть последним, кого она любила.
Ты оставила меня жить с «Невозможно», бросила в этом твоем чертовом лабиринте. Я ведь теперь даже не знаю, захотела ли ты выйти из него сама — быстро и по прямой, оставив меня тут одного нарочно. Получается, я тебя никогда и не знал на самом деле, да? Я не смогу тебя запомнить, потому что и не знал.
Будде было известно то, что ученые доказали только через тысячи лет после его смерти: уровень энтропии растет. Всё рассыпается.
Память же тоже не вечна. И тогда получается, от тебя не остается ничего, ни призрака, ни даже его тени.
... Я вернулся к себе, думая о том, что если сравнивать людей с дождем, то я — мелкая морось, а она — ураган.
Я лучше буду терзать себя сомнениями, чем узнаю правду, которую не смогу выдержать.
Боже, ужас какой. Над этим нельзя смеяться. Но я буду.
На нём даже не повеситься. Бесполезный какой-то галстук.
Я, конечно, совру, если скажу, что стал курильщиком только ради того, чтобы ко мне не приставали комары. Я стал курильщиком, потому что, во-первых, я один сидел на качелях, и, во-вторых, у меня были под рукой сигареты, и, в-третьих, я подумал, что если все курят и не кашляют, то я тоже, черт возьми, так могу. Короче говоря, веских причин у меня не было. Так что да, давайте выберем в-четвертых: во всем виноваты насекомые.
Я мчался, как гепард, точнее говоря, как гепард, который слишком много курит.