Каждый только и ждет, чтобы присосаться к нему, человеку верующему, который всегда знал, что есть добро и что есть зло, и который шел по жизни, воздавая каждому по заслугам, — что браткам, что мэру. Но вот теперь адские силы налетели смерчем, толпа бесов кружит вокруг уже который день, а не ухватишь.
Что же это такое творится-то? Обступили, бесы, все со всеми спелись, сговорились, все так, понимаешь, сплели в клубок... Не разберешь, кто за кого, кто просто парит.
Возможно, Варя сама придумала себе ту свободу, которая ей нужна. Но каждый проживает сам все, что придумал. И «каждый рассказывает то, что считает своей историей».
Варя отдавала себе отчет, что жажда свободы превращается в одержимость, уводит за грань разумного — по меркам нормальных людей. Но в пределах разумного решений не было, а свободе не было альтернативы. Никто за пределами ее внутреннего мира не подскажет решения.
В годы учебы в университете Уэльса Мэтью понял, для чего именно ему нужна женщина: чтобы не отвлекать от созидания собственного мира, по сравнению с которым Вселенная — лишь колония, поставляющая руду и топливо для его движения вверх по пути познания и побед.
Маму же Мэтью очень любил, хотя иногда она слишком напоминала ему бабушку героя книги про Свана: она тоже искала для него нечто такое, что научило бы находить «наслаждение не в достижении житейского благополучия и не в утолении тщеславия, а в чем-то другом». Но по-настоящему он любил только читать, смотреть на море и драться.
Та же игра ума, что и в математике, только вместо цифр — людские судьбы. Он будет защищать тех, кого обвиняют в финансовых преступлениях, мир бытовых преступников ему неинтересен. Совсем иное — поступки талантливых людей, умных и отважных, которые раздвигают границы мира. В том числе и за пределы, дозволенные заскорузлыми нормами права. Защитить их право на незаурядность — в этом была романтика.
Варя видела свою прежнюю Собаку, которая виляет хвостом и лает одновременно. Самолюбие было удовлетворено. Да, он может ей позвонить завтра около трех. Может, даже посмотрят квартиру. «А сейчас — мне пора», — поспешно добавила она, чтобы не слушать, как Рольф примется объяснять, почему он не может пригласить ее к себе в отель.
Существование — это не мизерная жизнь, это бесконечность собственного мира, со своими мерилами и своей правдой.
Джулиан был занят любимым делом: разглядывал Темзу. Хоть что-то неизменно в этой стране — суетливые мелкие барашки все разбиваются о парапет. Им на Brexit плевать.
Пять лет из-за ее дури и самоуверенности они с Брюсовым ковырялись в дерьме. Он объяснял старику Брюсову, что это ради чести мундира. На самом деле — заигрался. Загорелся переиграть всех остальных и спасти Варю. Ту, которую он всего один раз в жизни видел из окна, но не ту, которую так пытался понять в ресторане на набережной.
Рольф оставил ее, как любимую собаку, привязав веревкой к фонарному столбу на станции, а сам уходит... Уходит и оглядывается. Уговаривая себя, что справится, что все рано или поздно пройдет. Но оглядывается. Потому что знает, что ни хрена не пройдет.
Рольф не вынесет ее процесса в Лондоне, не сможет пережить, если она окажется в тюрьме. В реальность тюрьмы в России можно было не верить, Россия далеко. А английскую тюрьму ему придется как-то встраивать в собственную жизнь. Это уже не «вальенки, вальенки...» — чужие слова чужой зазубренной песни.
- 1
- 2
Нет вашей любимой цитаты из "Елена Котова. Провокация. Роман с примечаниями"? Добавить цитату