Элиф Шафак. Три дочери Евы

Как странно, прошлое врывается в нашу жизнь ровно в тот момент, когда что-то нарушает её привычное теченье. Смутные воспоминания, подавленные страхи, тщательно скрываемые тайны и чувство вины — мучительное и властное. Мир вокруг словно отступает в тень, превратившись в размытую декорацию. Так и она, внезапно отрешившись от всего остального, не замечая боли и чувствуя лишь безграничный покой, вспоминала теперь то, что, как ей казалось, сумела забыть навсегда.

Безумие наполняло улицы, как наркотик, отравляющий кровь. Каждый день миллионы горожан принимали очередную дозу безумия, не сознавая, что они всё больше и больше утрачивают душевное равновесие. В этой коллективной потере разума было что-то загадочное. Если галлюцинацию видит одновременно множество глаз, она становится реальностью. Если множество людей хохочет над каким-то несчастьем, оно превращается в весёлую шутку.

Боль и тоску, скрываемую от родителей, Пери вкладывала в слова упрёка, которые запускала в небо, точно пушечные ядра.
Она начала браниться с Богом.
Пери спорила с Ним обо всём, задавала вопросы, на которые Ему уж точно трудно будет найти ответ. Очень несправедливо с Его стороны посылать несчастья людям, которые их не заслужили, заявляла Пери. Он что, не слышит и не видит, что творится за тюремными стенами? Если нет, значит Его напрасно называют всемогущим и вездесущим. А если Он всё видит и слышит и при этом не приходит на помощь страждущим, значит Его напрасно называют милосердным. В любом случае Он не таков, каким Его считают люди. Иными словами, Он обманщик.

— Я знаю, ты много думаешь о Боге, — задумчиво произнёс Менсур. — Увы, я не могу дать ответ на все твои вопросы. Поверь, этого не может ни один человек на свете, включая твою маму и её чокнутого проповедника. — Менсур одним глотком допил ракы, остававшуюся на дне стакана. — Я не большой охотник до религии и её ярых приверженцев. Но Бог вызывает у меня симпатию. Знаешь почему? — (Пери покачала головой.) — Потому что Он одинок, душа моя. Так же одинок, как я… как ты… Ему не с кем поговорить, за исключением, может быть, нескольких ангелов, но разве с херувимами повеселишься? Миллиарды людей молятся Ему: «Пошли мне победу, пошли мне денег, пошли мне красный «феррари», пошли мне сам не знаю что». Денно и нощно Его засыпают просьбами, но никто не даёт себе труда познать Его. — Менсур вертел в пальцах стакан, в глазах его вновь светилась грусть. — Вспомни, как реагируют люди, ставшие свидетелями несчастного случая на дороге? Первое, что они говорят: «Спаси Аллах!» Немыслимо! Они думают о себе, а не о жертвах. Все людские молитвы похожи одна на другую. «Господи, спаси меня, защити меня, поддержи меня…» Это называют благочестием, а по-моему — это чистейшей воды эгоизм.

Неужели нельзя найти название для того, что не относится к категориям веры и безверия и равно чуждо как чистой религии, так и чистому разуму? Неужели есть только два пути, а третьего, подходящего для таких, как я, не существует? Но как же быть с теми, кого не удовлетворяет выбор лишь из двух возможностей? Я уверена, людей, разделяющих мои чувства, немало. Им всем, как и мне, необходим иной язык. Язык, включающий в себя понятия, которых не существовало прежде…

Здоровой рукой она коснулась плеча дочери так легко, словно девочка была хрустальным сосудом. Сосудом, до краёв наполненным злобой и раздражением. Ещё недавно они были бесконечно близки, даже придумали собственные тайные знаки, понятные только им одним. Трудно было поверить, что сейчас рядом с ней идёт та самая девочка, что прежде до слёз хохотала над её немудрёными шутками и хватала мать за руку, когда герои мультфильмов попадали в опасную переделку. Та милая девочка безвозвратно исчезла, оставив вместо себя угрюмую и хмурую незнакомку. Это превращение — по-другому не скажешь — застало Пери врасплох, хотя она прочитала кучу статей о том, что пубертатный период у современных подростков, особенно у девочек, наступает всё раньше и раньше. Она всегда надеялась, что её отношения с дочерью будут более близкими и доверительными, чем её отношения с собственной матерью. В конце концов, разве не к этому мы стремимся всю жизнь: стать лучше своих родителей, дав нашим детям возможность стать лучше, чем мы. Но в результате мы зачастую обнаруживаем, что, сами того не желая, повторяем ошибки предыдущего поколения. Пери знала: злоба нередко маскирует страх.

Новый облик Сельмы выражал всё то, что он ненавидел и презирал, против чего всегда боролся. Религиозное мракобесие. Уверенность в том, что их путь самый правильный, только потому, что они впитали эту религию с молоком матери и покорно приняли то, чему их учили, когда о других культурах, философах, другом образе мысли, наконец, они знают так мало, если вообще что-нибудь знают?
Что касается Сельмы, то во внешности и манерах Менсура её бесило буквально всё: снисходительное пренебрежение, светившееся в его взгляде, авторитарность его тона, гордая складка, залёгшая у рта. Поразительно, насколько надменны всё эти безбожники. С какой лёгкостью они отбрасывают многовековые традиции, как непомерно их самомнение, позволяющее им ставить себя выше общества. Как они могут считать себя просвещёнными людьми, когда о культуре и вере собственного народа знают так мало, если вообще что-нибудь знают?

Недостаток любви оба компенсировали избытком ненависти.

Дениз молчала, но её взгляд явно выражал недоверие. Впервые в жизни ей пришло в голову, что её мать, которая дала ей жизнь, день за днём заботилась о ней, удовлетворяя все её нужды и капризы, когда-то, до рождения детей, была совсем другим человеком. До этого дня мать была для Дениз terra cognita, где каждая рощица, каждый пригорок и каждое озерцо были ей известны. Мысль о том, что на этой земле могут быть неизведанные места, тревожила и раздражала её.

Как всё-таки странно устроена жизнь, думала она. С течением лет воспоминания блекнут, сердца черствеют, обещания оборачиваются обманом, убеждения теряют смысл. А фотография, это двухмерное изображение реальности, остаётся неизменной. Неизменной, как ложь, в которую по-прежнему хочется верить.

Несчастья, происходящие с другими, она воспринимала как свои собственные; они висели у неё на шее, подобно ожерелью из сосновых игл.

Она никогда не могла понять, почему корни ценятся намного выше, чем ветви и листья. Деревья, как известно, пускают новые побеги, пытаясь захватить новые пространства. Если даже деревья отказываются пребывать в неподвижности, зачем требовать этого от людей?

— Я считаю, диктатуры с человеческим лицом не существует, — твёрдо произнесла она.
— Отчего же? — осведомился архитектор.
— Оттого, что любой диктатор рано или поздно начинает считать себя богом. А когда человек играет в бога, интересы других людей представляются ему ничтожными.

Она продолжала заучивать слова, пытаясь постичь тончайшие оттенки их смысла. Она собирала слова, как когда-то в детстве собирала на морском берегу раковины и кораллы, отполированные волнами. Только, в отличие от прекрасных, но мёртвых даров моря, слова были полны жизни и движения.

Мудрости не бывает без любви. Любви не бывает без свободы. Мы не достигнем свободы до тех пор, пока не уйдём прочь от тех, в кого мы превратились.