Эмиль Мишель Чоран (Сьоран). Записные книжки

Читал стихи Александра Блока. Ах, эти русские, до чего они мне близки! По складу моя тоска — совершенно славянская. Бог весть из каких степей пришли мои предки! Память о безграничном пространстве, как отрава, растворена у меня в крови.

Только что провел три недели в Австрии — в основном на берегу Нойзидлерзее, в местечке Руст. Счастье было почти полным. Гулять, ходить — я по-настоящему счастлив, только если устал физически, бросил думать, выключил сознание. Стоит мне прекратить двигаться, и на меня опять наваливается хандра, лишая малейших сил.

Часто я просыпаюсь по утрам с таким тяжёлым чувством вины, как будто на мне — тысячи преступлений.

Вечные стихи без слов; громовая тишина внутри. За что я лишён дара Слова? Столько чувствовать — и оставаться бесплодным.

Чем больше читаешь — а читаю я слишком много! — тем чаще говоришь себе «нет, не то», а «то самое» опять улетучивается из книг, которые одну за другой поглощает твоя лень. Ведь «то самое» нужно найти в себе, а не вовне. А в себе находишь одну неуверенность да рассуждения по поводу этой неуверенности.

Когда для нас перестают существовать другие, мы перестаём существовать сами для себя.

Все мои внутренние метания — из-за того, что невозможно больше, чем я, любить жизнь и в то же самое время почти непрерывно чувствовать себя в ней чужим, изгнанным, позабытым. Я похож на обжору, теряющего аппетит, стоит ему вспомнить о неутолимом голоде.

Вчерашняя (4 ноября) одинокая прогулка по берегу Уазы, от Бомона до Борана. По-моему, самое лучшее на земле — это идти вот так осенью вдоль реки, уходить, уплывать вместе с водой, без усилия, без спешки, безо всего, чем отмечено любое действие человека.

Меланхолия от того, что тебя поняли, — ничего тяжелее для писателя нет.

Как будто Время свернулось у меня в жилах.

Тоска — это мука, которая идет на убыль, но конца этому нет.

Думать ощущениями — значит все-таки думать. Если ничего другого уже не можешь!

Позвонить кому-то и вдруг, от страха, что услышишь его голос, повесить трубку. Так в конечном счете и выглядят мои отношения с миром. Отшельничество, подкрашенное общительностью.

В душе у тебя жила песня. Кто же ее убил?

Самое обманчивое, неверное и фальшивое — это так называемый блестящий ум. По мне уж лучше скучный: у него есть уважение к банальности — бессмертному началу вещей и мыслей.

Мне нечего сказать людям, а всё, что говорят они, меня не интересует. И при этом я — человек, несомненно, общительный, поскольку оживаю только среди других.