Эмиль Мишель Чоран (Сьоран). Новые боги

Воинственность — общая черта новых людей и новых богов.

Свобода — это право на разнообразие; она заведомо предполагает множественность и потому дробит абсолют, распыляет его глыбу в рой истин, одинаково обоснованных, одинаково недолговечных.

Христианство воспользовалось строгостью римских законников и изворотливостью греческих философов, но не затем, чтобы освободить человеческий дух, а чтобы сковать его цепями. Сковав же, заставило его обратиться внутрь себя, уйти вглубь. Догмы держат человека в заточении, ограничивают его во внешнем мире жёсткими рамками, за которые он ни в коем случае не должен выходить, и в то же время оставляют ему полную свободу передвигаться по внутреннему миру, исследовать собственные химеры и искать, желая ускользнуть от тирании догматических предписаний, иное бытие — или его обратный эквивалент — в любом доведённом до крайности чувстве. Экстаз, утеха пленного духа — несравненно более частое явление в авторитарной религии, чем в либеральной, потому что он — порыв к сокровенному, обращение к недрам, бегство в себя.

Нам было бы полегче жить, не мни мы себя центром Вселенной, вокруг которого вращается всё, включая самого Бога. Учение о божественном воплощении — самое опасное обольщение, которому мы когда-либо подвергались. Оно наградило нас слишком значительным, не отвечающим нашим истинным масштабам, положением. Подняв человеческий фарс до уровня космической драмы, христианство обмануло нас, ничтожных, ввергло в заблуждение, внушило нездоровый оптимизм, который, вопреки очевидности, принимает мушиный бег за апофеоз.

Самое крупное недоразумение, с которым сталкиваются христиане, заключается в том, что они должны сознательно служить лишь одному богу, тогда как практически им открыт путь к поклонению многим (культ святых). Благотворный путь, позволивший политеизму выжить, вопреки всем запретам. Не будь его, стерильно чистое христианство неминуемо привело к повальной шизофрении. Да простит нас Тер-туллиан, но душа — прирожденная язычница. Если бог, каким бы он ни был, отвечает нашим насущным, неотложным нуждам, он придает нам сил, подстегивает нас; другое дело — если он навязан и неизвестно зачем нужен. Ошибка языческой религии состояла в том, что она набрала их слишком много; ее погубила излишняя снисходительность и терпимость, ей изменил инстинкт самосохранения.

Борьба с гордыней, этой всеразъедающей проказой, давно уже ведется на уровне внешних проявлений, а раз так, то нельзя не пожалеть об исчезновении религии, столь же поверхностной в своих правилах и действиях, но обходящейся без всяких драм, угрызений совести, призывов к раскаянию. В античности глубокой была не религия, а философия; в наше время «проникновение в глубины» и все связанные с ним страдания целиком и полностью в ведении христианства.

Чтобы уничтожить цивилизацию, надо уничтожить её богов. Христиане, не решаясь открыто напасть на Римскую империю, принялись расшатывать её религию. Они охотно подвергались преследованиям, чтобы ещё больше распаляться и давать пищу своей неистребимой ненависти. Худшим несчастьем для них было бы не удостоиться венца мучеников! В язычестве их возмущало всё, вплоть до терпимости. Гордые своей убеждённостью, они не понимали, как могут язычники довольствоваться правдоподобием и мириться с религией, служители которой — всего-навсего чиновники, исполнители ритуальных комедий и никого не принуждают к обременительной искренности.

Только потрепанные божества дают спокойно дышать. Чем больше убеждаешься в этом, тем с большим ужасом думаешь, что, живи мы на заре христианства, мы бы, возможно, тоже подпали под его обаяние. Первые шаги религии (и не только её) всегда внушают недоверие. Однако лишь они сколько-нибудь осязаемы, лишь они подлинны, подлинны и ужасны. Никому не удаётся безнаказанно присутствовать при утверждении нового бога, каким бы он ни был и где бы ни являлся.