Эрих Мария Ремарк. Земля обетованная

Я осколок, в котором иногда отражается солнце.

— Ты ничуть не изменился, Курт, — сказал я.
— Человек вообще не меняется, — мрачно возразил Лахман. — Когда его совсем прижмёт, он клянётся начать праведную жизнь, но дай ему хоть чуток вздохнуть, и он разом забывает все свои клятвы.

Память — лучший фальсификатор на свете; все, через что человеку случилось пройти, она с легкостью превращает в увлекательные приключения.

— Кто же мы на самом деле?
— Люди, — сказал я. — Только большинство, похоже, об этом забыли.

... несчастлив бываешь, когда близкий человек умирает, но не когда он уходит, пусть даже надолго, пусть навсегда.

Картины — они как живые существа. Как женщины. Их нельзя показывать всем и каждому, если хочешь, чтобы они сохранили своё очарование.

... в обнажённом виде женщины всегда говорят иначе, чем в одетом.

Что за страна! — думал я, выходя на улицу. — Сорок два сорта мороженого, война и ни одного солдата на улице!

Я-то знал: воспоминания, если уж хочешь ими пользоваться, надо держать под неусыпным контролем, как яд, иначе они могут и убить.

Я утратил нечто, чего не было, и тем сильнее страдал от утраты.

Кто любит, тот не пропащий человек, даже если его любовь обернулась утратой; что-то всё равно останется — образ, отражение, пусть даже омраченные обидой или ненавистью, — останется негатив любви.

У Бога гораздо больше юмора, чем мы думаем. И гораздо меньше сострадания.

Ненависть к иностранцам — вернейший признак невежества.

— Знаете почему всегда будут новые войны?
— Потому что память подделывает воспоминания, — сказал я. — Это сито, которое пропускает и предаёт забвению всё ужасное, превращая прошлое в сплошное приключение. В воспоминаниях-то каждый герой. О войне имеют право рассказывать только павшие — они прошли её до конца. Но их-то как раз заставили умолкнуть навеки.
Равич покачал головой.
— Просто человек не чувствует чужой боли, — сказал он. — В этом всё дело. И чужой смерти не чувствует. Проходит совсем немного времени, и он помнит уже только одно: как он сам уцелел.

Нет таких бездн, где не нашлось бы места счастью, и в этом, наверное и состоит вся тайна выживания рода человеческого.

Смешное спасает от трагического, а вот трагическое от смешного не спасает.