Эрик-Эмманюэль Шмитт. Оскар и Розовая дама

Понимаешь, она умерла, как все на свете, но мысль о смерти исковеркала ей жизнь

Окончательный ответ можно дать лишь на лишенные интереса вопросы.

Это было чертовски храбро с её стороны — доверить мне свой секрет.

Если ты произносишь здесь слово «смерть», никто этого не слышит. Можешь быть уверен, оно улетает в какую-то дыру, потому что они сразу начинают говорить о другом.

— Да, тебе предстоит умереть. Ты очень умен и понимаешь это. Но ты не понял, что умрешь не только ты. Все умрут. Твои родители однажды тоже. И я тоже.
— Да. Но в конце-то концов я уйду прежде, чем вы.
— Это так, ты уйдешь прежде. Но между тем разве ты имеешь право делать все что угодно, поскольку уйдешь прежде? Право забывать о других?

По правде сказать, я не боюсь неведомого. Меня мучает, что предстоит потерять тех, кого знал.

– Бабушка Роза, а сколько вам лет?
– Оскар, малыш, ты что, можешь запомнить тринадцатизначное число?

Мы с Пегги Блю долго читали Медицинский словарь. Это ее любимая книга. Ее страстно интересуют болезни, и она ломала голову над тем, какие из них могут позже выпасть на ее долю. А я искал интересующие меня статьи: Жизнь, Смерть, Вера, Бог. Хочешь верь, хочешь нет, их там не оказалось. Заметь, это доказывает хотя бы то, что жизнь, смерть, вера и ты сам — вовсе не болезни. Так что это скорее хорошая новость. Но между прочим, разве в такой серьезной книге не должны содержаться ответы на самые серьезные вопросы?

Акционерное общество «Запудривание мозгов и компания»!

... жизнь имеет множество решений, а значит, единственного решения нет.

Никто не может избежать страданий. Ни Бог, ни ты. Ни твои родители, ни я.

Врачи просто так не сдадутся. У них всегда в запасе куча идей насчет того, что с тобой еще можно проделать.

— Хочешь спать здесь, со мной?
Девчонки — это нечто. У меня подобная фраза крутилась бы в мозгу часы, недели, месяцы, прежде чем я сумел бы ее из себя выдавить. А она высказала это так естественно, так просто.

— В чём ты их упрекаешь?
— Они боятся меня. Не осмеливаются говорить со мной. И чем больше они робеют, тем больше я сам себе кажусь чудовищем. Почему? Разве я навожу на них ужас? Неужто я настолько безобразен? Я что, стал идиотом и сам того не заметил?
— Оскар, они боятся не тебя. Они боятся твоей болезни.
— Моя болезнь — это часть меня. Им не следует менять своё поведение из-за того, что я болен. Неужто они могут любить меня, лишь когда я здоров?

Стоит тебе поверить в него, и он с каждым разом будет становиться чуть более реальным. Прояви упорство, и он действительно будет существовать для тебя. И тогда это принесет тебе благо.

— Но если бы я был он, если бы я был Богом, если бы у меня были такие возможности, как у него, то постарался бы избежать страданий.
— Никто не может избежать страданий. Ни Бог, ни ты. Ни твои родители, ни я.
— Ладно. Согласен. Но зачем страдать?
— Именно. Страдание страданию рознь. Посмотри внимательно на его лицо. Вглядись. Разве у него страдающий вид?
— Нет. Надо же, ему вроде не больно.
— Ну да. Надо различать два вида мучений, малыш Оскар, — физическое страдание и страдание моральное. Физическое страдание — это испытание. Моральное страдание — это выбор.
— Не понимаю.
— Если тебе в ноги или в запястья вбивают гвозди, тебе не остается ничего иного, кроме как испытывать боль. Ты терпишь. Напротив, при мысли о смерти ты не обязан испытывать боль. Ты не знаешь, что это такое. Таким образом, это зависит от тебя.