Евгений Замятин. Мы

Мне никогда уж больше не влиться в точный механический ритм, не плыть по зеркально-безмятежному морю. Мне — вечно гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы спрятать глаза — вечно, пока я, наконец, не найду силы и...

Вы знаете... или, может быть, вы не знаете, — я не могу как следует писать — всё равно: сейчас вы знаете, что без вас у меня не будет ни одного дня, ни одного утра, ни одной весны.
<...>
И будто комната у меня — не четырехугольная, а круглая, и без конца — кругом, кругом, и всё одно и то же, и нигде никаких дверей.
Я не могу без вас — потому что я вас люблю.

Быть оригинальным — это нарушить неравенство.

Свобода и преступление так же неразрывно связаны между собой, как... ну, как движение аэро и его скорость: скорость аэро=0, и он не движется; свобода человека=0, и он не совершает преступлений. Это ясно. Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы.

Я чувствую себя очень виноватой. Ясно, что должна быть не «просто-так-любовь», а «потому-что-любовь». Все стихии должны быть.

Я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей.

Секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.

А почему у нас нет перьев, нет крыльев — одни только лопаточные кости — фундамент для крыльев? Да потому что крылья больше не нужны... крылья только мешали бы. Крылья — чтобы летать, а нам уже некуда... Не так ли?

Душа – тяжелое заболевание.

Если через «Л» обозначим любовь, а через «С» смерть, то Л=f (C)

— Не надо! Не надо, — крикнул я...
Так же, как заслониться руками и крикнуть это пуле: вы еще слышите свое смешное «не надо», а пуля уже прожгла, уже вы корчитесь на полу.

Смех бывает разного цвета. Это — только далекое эхо взрыва внутри вас: может быть — это праздничные, красные, синие, золотые ракеты, может быть — взлетели вверх клочья человеческого тела...

Даже у древних – наиболее взрослые знали: источник права – сила, право – функция от силы.

Вот что: представьте себе — квадрат, живой прекрасный квадрат. И ему надо рассказать о себе, о своей жизни. Понимаете — квадрату меньше всего бы в голову пришло говорить о том, что у него четыре угла равны: он этого уже просто не видит — настолько это для него привычно, ежедневно. Вот и я все время в этом квадратном положении.

Наконец она рядом, здесь — и не все ли равно, где это «здесь».