А потом Колин сказал «let’s talk» и выдал «жизнь – это марафон, Фрэнки». И только тогда до меня дошло, как глупо верить, что можно за раз взять и вытащить все когда-либо возможные страхи из сердца. Как это невероятно глупо. И что их не вытащишь никогда. И тебе с ними жить. И тогда я увидел сколько я отрицал и отрицаю в жизни. А власть – это принятие. Контроль – это принятие, потому что без принятия, ты никогда ничего не изменишь. Хочешь поменять реальность – сначала прими её, а не отрицай. Прими, сформулируй, и ты будешь точно знать, что тебе изменить. И как. Но всё начинается с «да».
Стакан с водой запотевал росой, роса сбегала на салфетку, оставляя там подмигивающие мордочки.
Неаполитанское утро до десяти – свежо и резво, после – размерено и томно, как летнее море.
Размятое тренировками тело лениво и тяжело, ветерок приятен, а внимание девушек слегка щекочет эго.
Мягкий, мятный, банановый рай.
Рай в кредит.
Ему не страшно.
Он ещё не принимает того, что за всё выставляется счет.
И от самых больших счетов никто не откупится деньгами.
На первом месте должно стоять не то, против чего ты, а то, ЗА что ты стоишь. Это себе стоит напоминать почаще, иначе легко devenir un très méchant fou (обозленным сумасшедшим – цитата из Рэмбо).
Ад – это просто.
Ад – это наша жизнь.
Но сколько твердости требует рай!
Бог ли сослал Люцифера в бездну отчаяния или Люциферу просто не хватило сердцевины остаться в больше, чем раю – жить наедине с Господом?
Может, у Люцифера просто не хватило сил,
а там уже – когда ты теряешь бога, любой чертог – это бездна отчаяния, и нет в ней ни конца, ни края, только мрак и прах.
Такие они, конунги – невзначай, на увеселительной прогулке между обедом и ужином они поднимают первый попавшийся им на глаза булыжник и откалывают аметистовые куски у золотых дьяволиц, а осколки брызжут, и попадают вам в глаза, и доходят до сердца. И никому, никогда их больше не вытащить. Аметист – не лёд, не стекляшка, ни одна Герда не растопит его слезами. И как что-то, казалось бы, легко, едва-едва кольнуло вам сердце, знайте, ваша душа уже на серебряной цепочке создателя звезд, уже брелок конунга бессердечного, безупречного, беспечального даже в печали и трауре. Такого, что сама Хель связывает собой слова его и – так хочется верить – возвращает ему души умерших, как золотые орешки.
Воскрешает ему умерших, ибо что упротивится воле того, кто из глыб неизмеримых льда предначального собирает в вакууме всеобъятное, крохотное и несерьезное слово
«Вечность».