Фрэнсис Скотт Фицджеральд

С первым осенним холодком жизнь начнется сначала.

Важно быть человеку другом, пока он жив, а не тогда, когда он уже умер. Мертвому это все ни к чему.

Если тебе вдруг захочется осудить кого-то, вспомни, что не все люди на свете обладают теми преимуществами, которыми обладал ты.

Никакая ощутимая, реальная прелесть не может сравниться с тем, что способен накопить человек в глубинах своей фантазии.

Никогда ведь не можешь сказать с уверенностью, какое место занимаешь в чужой жизни.

Он улыбнулся мне ласково, — нет, гораздо больше, чем ласково. Такую улыбку, полную неиссякаемой ободряющей силы, удается встретить четыре, ну — пять раз в жизни. Какое-то мгновение она, кажется, вбирает в себя всю полноту внешнего мира, потом, словно повинуясь неотвратимому выбору, сосредоточивается на вас. И вы чувствуете, что вас понимают ровно настолько, насколько вам угодно быть понятым, верят в вас в той мере, в какой вы в себя верите сами, и безусловно видят вас именно таким, каким вы больше всего хотели бы казаться.

В жизни каждого из нас бывает пора, когда всё удаётся, когда сам себе кажешься героем.

Одиночество, физическое и душевное, порождает тоску, а тоска еще усиливает одиночество.

Она не знала, любовь это или нет, но всем своим сердцем и душой чувствовала одно: что больше всего на свете ей хочется спрятаться у него в кармане и вечно сидеть там в покое и безопасности.

Ей казалось, что я очень много знаю, потому что знания у меня были другие, чем у неё.

Ты или охотник, или дичь. Или действуешь, или устало плетёшься сзади.

Отношения не могут стоять на месте, они должны двигаться, если не вперед, так назад.

Это большое преимущество — быть трезвой, когда все кругом пьяны. Не наговоришь лишнего, а главное, если вздумается что-нибудь себе позволить, сумеешь выбрать время, когда никто уже ничего не замечает или всем наплевать.

— Мне тридцать лет, — сказал я. — Я пять лет как вышел из того возраста, когда можно лгать себе и называть это честностью.

Только рухнувшая мечта ещё билась, оттягивая время, цепляясь за то, чего уже нельзя было удержать.