Фридрих Вильгельм Ницше. Весёлая наука

Быть мыслителем значит уметь воспринимать вещи проще, чем они есть.

Люди слышат только те вопросы, на которые в состоянии найти ответ.

Лучше враг из цельного куска, чем друг, приклеенный слегка.

Что же такое в конце концов человеческие истины? Это неопровержимые человеческие заблуждения.

Во сне или ничего не видят, или видят что-нибудь интересное. Нужно научиться тому же и наяву: или ничего, или интересное.

Любовь прощает любимому даже его вожделение.

... тропа, ведущая к собственному небу, всегда проходит через сладострастия собственного ада.

Я сделал одно наблюдение, в истинности которого я убеждаюсь снова и снова, как бы я не противился этому, — я просто не желаю в это верить, — хотя это столь очевидно, что становится чуть ли не осязаемым: у большинства людей отсутствует интеллектуальная совесть.

Натуры низкие отличаются тем, что никогда не упускают своей выгоды, именно выгода составляет суть всех их помыслов и чаяний. которые в них сильнее всех самых сильных инстинктов: главная и задача — не поддаться силе этих инстинктов и уберечься от безрассудств, — вот вся их мудрость, вот что лежит в основе их чувства собственного достоинства.

Находить все вещи глубокими – это неудобное свойство: оно вынуждает постоянно напрягать глаза и в конце концов всегда находит больше, чем того желали.

Иного возвышает его характер, но ум его остается несоразмерным с этой вершиной, — бывает и наоборот.

Если задуматься над тем, каким запасом взрывной силы обладают молодые люди, то станет понятно, отчего они так неразборчивы, когда, не утруждая себя особо долгими размышлениями, берутся за то или иное дело: их прельщает азарт полыхающих вокруг него страстей, так сказать, вид горящего фитиля, а не само дело.

Алчность и любовь — какие разные чувства пробуждают в нас каждое из этих слов, и тем не менее вполне возможно, что мы имеем дело с одним и тем же влечением, получившим лишь два разных названия; первое — никуда не годится с точки зрения тех, кто уже владеет некоей собственностью, — и в таких людях само это влечение утратило всякую остроту, единственное, что их беспокоит, — страх за эту самую «собственность»; второе — придумано людьми неудовлетоворёнными, жаждущими и потому прославляющими его как нечто «хорошее».

Все, что одного типа со мной, в природе и истории, обращается ко мне, восхваляет меня, влечёт меня вперёд, утешает меня – ничего другого я не слышу или сразу же забываю. Мы всегда – только в своём обществе.

Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто? Не ды­шит ли на нас пустое пространство? Не ста­ло ли холоднее? Не наступает ли все сильнее и больше ночь? Не приходится ли средь бела дня зажигать фонарь? Разве мы не слышим еще шума могильщиков, погребающих Бога? Разве не доносится до нас запах божественного тления? — и Боги истлевают! Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как уте­шимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?