Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества

... всю свою жизнь она коротала так, словно за окнами неистовствует проливной ливень.

Она тогда думала, что любовь убивает любовь, что в природе людей отказываться от еды, утолив голод.

Они поняли, что главная, неодолимая страсть человека одерживает верх над смертью, и снова почувствовали себя счастливыми, уверившись, что они будут продолжать любить друг друга и тогда, когда станут призраками.

– Что поделываете, полковник?
– Да вот сижу, – отвечал он, – жду, когда понесут мимо гроб с моим телом.

Минута примирения стоит больше закадычной дружбы.

Не говори мне о политике, — отвечал ему полковник. — Наше дело — продавать рыбок.

Он опять перескочил через несколько страниц, стараясь забежать вперед и выяснить дату и обстоятельства своей смерти. Но, еще не дойдя до последнего стиха, понял, что ему уже не выйти из этой комнаты, ибо, согласно пророчеству пергаментов, прозрачный (или призрачный) город будет сметен с лица земли ураганом и стерт из памяти людей в то самое мгновение, когда Аурелиано Бабилонья кончит расшифровывать пергаменты, и что все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды.

Она вошла в старость с неумершей тоской по прошлому.

... он не попался ни в одну из всех этих коварных ловушек, расставленных для него тоской.

Через несколько часов, обессилевший от длительного бодрствования, он вошел в мастерскую Аурелиано и спросил: «Какой сегодня день?» Аурелиано ответил ему, что вторник. «Я тоже так думал, — сказал Хосе Аркадио Буэндиа, — но потом заметил, что все еще продолжается понедельник, который был вчера».

Столько мытариться, — бормочет полковник Аурлиано Буэндиа, — столько мучиться, мать твою, чтобы шесть мудаков тебя продырявили за милую душу.

... любовники очутились в безлюдном мире, единственной и вечной реальностью в нем была любовь.

Но при всей своей глубокой мудрости и непостижимой сути он был плоть от плоти земных существ, застрявших в сетях обыденной жизни.

Дождь лил четыре года одиннадцать месяцев и два дня. <...> Воздух был настолько пропитан влагой, что рыбы могли бы проникнуть в дом через открытую дверь, проплыть по комнатам и выплыть из окон.

В этом даже птицами брошенном Макондо, в котором от постоянной жары и пыли было трудно дышать, Аурелиано и Амаранта Урсула, заточенные одиночеством и любовью и одиночеством любви в доме, где шум, подымаемый термитами, не давал сомкнуть глаз, были единственными счастливыми человеческими существами и самыми счастливыми существами на земле.

Но на самом деле за минувшие два года он свел последние счеты с жизнью, и даже старость была для него уже позади.