Габриэль Гарсиа Маркес. Любовь во время чумы

Так было всегда: что бы ни случилось, доброе или дурное, всякое событие у него так или иначе связывалось с нею.

Никогда до того момента не осознавала она так ясно тяжесть и огромность драмы, которую сама породила, когда ей едва исполнилось восемнадцать, и которая должна была преследовать ее до самой смерти. И она заплакала, заплакала в первый раз с того дня, как стряслась эта беда, и плакала одна, без свидетелей, ибо только так она и умела плакать.

... человек знает, когда начинает стареть, ибо именно тогда он начинает походить на своего отца.

Ее боль раздробилась о слепую ярость против всего света и даже против себя самой, и это дало ей силу и мужество, чтобы один на один встретиться с одиночеством.

Они только что отпраздновали свою золотую свадьбу и уже не умели жить друг без друга ни минуты и ни минуты не думать друг о друге; это неумение становилось тем больше, чем больше наваливалась на них старость. Ни тот, ни другой не могли бы сказать, основывались ли эта взаимная помощь и прислуживание на любви или на жизненном удобстве, но ни тот, ни другой не задавали себе столь откровенного вопроса, поскольку оба предпочитали не знать ответа.

Унитаз наверняка выдумал человек, не знающий о мужчинах ничего.

... любопытство — одна из многочисленных ловушек, которые расставляет любовь.

... симптомы у любви и чумы одинаковые.

Ничто так не характеризует человека больше, чем то, как он умирает.

Совсем другой, наверное, могла бы стать жизнь для них обоих, знай они заведомо, что в семейной жизни куда легче уклониться от катастроф, нежели от досадных мелочных пустяков.

Она не была привержена порядку, хотя ей казалось обратное, просто у нее был свой собственный отчаянный метод: она прятала беспорядок.

... проституция — это не когда спят с мужчинами за деньги, а когда спят с незнакомыми мужчинами.

Горько умереть, если смерть эта будет не от любви.

Языки надо знать тем, кто продает. А тех, кто покупает, понимают без слов, кем бы они ни были.

Никто не спал так красиво, как она, – будто летела в танце, прижав одну руку ко лбу, – но никто и не свирепел, как она, если случалось потревожить ее, думая, что она спит, в то время как она уже не спала.

Флорентино Ариса, напротив, ни на миг не переставал думать о ней с той поры, как Фермина Даса бесповоротно отвергла его после их бурной и трудной любви; а с той поры прошли пятьдесят один год, девять месяцев и четыре дня.