Иван Сергеевич Тургенев. Накануне

... Чтобы сблизиться с человеком — нужно хоть однажды побеседовать с ним с глазу на глаз.

Я и не подозревала, что у меня печальный вид. Я думаю, это оттого происходит, что я одна, всё одна, со всем моим добром, со всем моим злом. Некому протянуть руку. Кто подходит ко мне, того не надобно; а кого бы хотела... тот идёт мимо.

Ходить вдвоём с любимым существом в чужом городе, среди чужих, как-то особенно приятно: всё кажется прекрасным и значительным, всем желаешь добра, мира и того же счастия, которым исполнен сам.

— Дитя, — проговорила Елена, поглядев ему вслед.
— Художник, — промолвил с тихой улыбкой Берсенев. — Все художники таковы. Надобно им прощать их капризы. Это их право.

— Вы очень любите свою родину? – произнесла она робко.
— Это ещё не известно, — отвечал он. – Вот когда кто-нибудь из нас умрёт за неё, тогда можно будет сказать, что он её любил.

Сердце у ней было очень любящее и мягкое: жизнь её скоро перемолола.

Ее душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял ее, никто ее не удерживал, а она рвалась и томилась.

... душа не яблоко: её не разделишь.

Звёзды только и делают, что смотрят на влюблённых людей, — оттого они так прелестны.

Случается, что человек, просыпаясь, с невольным испугом спрашивает себя: неужели мне уже тридцать... сорок... пятьдесят лет? Как это жизнь так скоро прошла? Как это смерть так близко надвинулась? Смерть как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет её на время в воде: рыба ещё плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит её — когда захочет.

— Я хочу любить для себя; я хочу быть номером первым.
— Номером первым <...>. А мне кажется, поставить себя номером вторым — всё назначение нашей жизни.

Она иногда сама себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей не то бессмысленным, не то непонятным.

Я хотел только объяснить, почему природа, по-твоему, так на нас действует. Потому, что она будит в нас потребность любви и не в силах удовлетворить ее. Она нас тихо гонит в другие, живые объятия, а мы ее не понимаем и чего-то ждем от нее самой.

Все впечатления резко ложились ей в душу; не легко давалась ей жизнь.

— Осмелюсь спросить у вас, почтенный витязь, — начал он подобострастным голосом, — эти загадочные слова вы изволили произнести вследствие какого-либо соображения вашей мыслительной способности или же под наитием мгновенной потребности произвести сотрясение в воздухе, называемое звуком?