Мы – то, чем пытаемся притворяться. Надо быть осторожнее.
Она знала, что держит «Клёны» в своём маленьком кулачке, и что, если она разожмёт его, всё рухнет, поедет, поползёт, обернётся бесстыдной изнанкой театрального задника — так перепуганный пассажир держит кулак крепко сжатым, когда самолёт попадает в тучи и начинает неловко переваливаться с боку на бок. Пассажир-то знает, что только его желание приземлиться, остаться живым, увидеть черепичные крыши города и серую посадочную полосу аэропорта держит эту бессмысленную железную коробку в воздухе, только его жадное желание, только его.
Смерть – неумелая прачка, в её руках садится и разлетается всё самое крепкое, самое свежее, даже совсем неношеное.
Мне как будто показывают диафильм на обороте полотняной проклееной карты, где сквозь идущую по саду героиню досадно просвечивают контуры материков, и лишь на пространстве океана ничего не мешает. Вот только никак не выйти к этому океану, сколько ни подкладывай книг под проекционный фонарь.
С женщиной, у которой в руках календарь, замасленный и блестящий, как янтарь, ты избегай встречаться.
Люди любят тебя за то, что им не нужно напрягаться, чтобы осмыслить твои слова и поступки. Расстояние между тобой и людьми должно быть тесно заставлено, люди хотят опираться на знакомые комоды, перепрыгивать понятные стулья, миновать известные заводи зеркал. Люди не хотят видеть пустоту между собой и другими, они заполняют ее горячим и рыхлым веществом — овсянкой своего равнодушия, сгущенкой своих объяснимых небес, да бог знает чем заполняют, даже думать неохота.
Когда писатель Джеймс Джойс умер, его книга осталась недописанной. Его друг аккуратно собрал две недостающие главы из магнитофонных записей и обрывков разговоров, и книгу всё равно издали. Я бы хотела иметь такого друга. Друга, который сосёт большой палец, подобно одному герою из ирландс ких мифов, чтобы обрести дар предвидения, но если ты почувствовал, что тебе не хватает дара, он кладёт тебе свой палец в рот.
Боги её услыхали мольбу: смешавшись, обоих
Соединились тела, и лицо у них стало едино.