Майкл Ондатже. Английский пациент

Иногда мне невыносимо без тебя. А иногда мне все равно, увидимся ли мы снова. Дело тут не в морали, а в том, сколько человек способен вынести.

Для одной женщины, которую ты полюбишь или наверняка полюбишь, страстный стих будет признанием, а для всех других — беззастенчивым рифмованным обманом.

Война, как и любовь, забирает тебя без остатка.

В окрестностях Эль-Таджа есть чудесное растение. Если вырезать у него сердце, то пустоту заполнит целительный сок, скопившийся на месте сердца. И каждое утро можно пить этот сок, скопившийся на месте сердца. Растение живет с этой раной год, а потом погибает.

Я видел многие племена пустыни. Это самые красивые люди, которых я когда-либо встречал. Им было безразлично, какой мы национальности — немцы или англичане, венгры или африканцы. Вскоре и нам это стало безразлично. Мне сделалось ненавистно само понятие нации. Постоянное осознавание, ощущение своей и чужой национальной принадлежности разрушает человека. Мэдокс погиб только из-за этого. Пустыню нельзя затребовать, либо завладеть ею — она словно кусок ткани, уносимый ветрами, и его нельзя прижать и удержать камнями.

Проблема среднего возраста в том, что окружающие люди думают, будто ты уже полностью сформировался.

Ты думаешь, только ты способен чувствовать? Ты так думаешь?

Когда мы молоды, мы не смотрим в зеркало. Это приходит с возрастом, когда у тебя уже есть имя, своя история, интерес к тому, что твоя жизнь значит для будущего, что ты оставишь «городу и миру». Мы становимся тщеславными со своими именами и претензиями на право считаться первыми, иметь самую сильную армию, быть самым умным торговцем. Когда Нарцисс состарился, он потребовал изваять свой портрет из камня. А нам было интересно, что мы могли значить в прошлом. Мы плыли в прошлое. Мы были молоды. Мы знали, что власть и деньги — преходящие вещи. Мы засыпали с книгой Геродота... Потому что города, которые были великими раньше, сейчас стали маленькими, а те, которые числятся великими в моё время, были маленькими ещё раньше... Счастье человека никогда не ждёт на одном месте.

Ей всегда хотелось слов, она любила их, выросла на них. Слова вносили ясность, убеждали, придавали форму. А я считал, что слова искажают чувства, как вода — очертания предметов.

История любви не о тех, кто теряет сердце, а о тех, кто находит в себе то, что запрятано глубоко, глубоко. Оно обитает в вас, а вы и не подозреваете об этом, пока вдруг не поймете, что душу можно обмануть, а плоть — никогда. Плоть ничем нельзя обмануть — ни мудростью сна, ни соблюдением светских приличий. В плоти — средоточие и самого человека, и его прошлого.

Я неделями пропадал в пустыне, забывая даже взглянуть на Луну, так же, как иной раз женатый мужчина может жить рядом со своей женой и не замечать её, и это не потому, что он её не любит или игнорирует её, а потому, что он занят чем-то очень важным, требующим от него полной отдачи, и нельзя осуждать его за это.

Как это происходит? Любовь обрушивается на тебя или ты падаешь в нее — и так или иначе рассыпаешься на кусочки.

... когда мы встречаем тех, в кого влюбляемся, есть ниша в нашей душе, в которой сидит историк, немного педант, кто воображает или вспоминает эту встречу, а в иное время человек проходит мимо, не заметив. <...> Но, для того чтобы влюбиться, все части тела должны быть готовы принять другого человека, все атомы должны двигаться в одном направлении для осуществления желания.

Разве ты не прощаешь всё тем, кого любишь? Ты прощаешь эгоизм, желание, обман до тех пор, пока ты – причина, мотив, цель…

... слёзы изматывают сильнее, чем любая другая работа.

Когда у тебя глубокое горе, единственное средство, чтобы выжить, — с корнем вырвать все воспоминания.