Быть живым человеком и не быть при этом сумасшедшим — нереально, невыносимо страшно и больно. Поэтому все вокруг сумасшедшие, и мне пора браться за ум, поскорее с него сходить и никогда больше не возвращаться, а то безобразие, вот уж действительно.
Я из тех предусмотрительных лентяев, которые готовы один раз как следует поработать, если это гарантированно избавит от будущих хлопот.
Я встал, распахнул окно пошире, по пояс высунулся наружу, в прохладную, душистую весеннюю ночь. Вдохнул, улыбнулся, выдохнул, улыбнулся ещё шире, снова вдохнул. И понял: вот чего-то в таком роде я и хочу. Чтобы так было всегда. Чтобы любое моё действие было простым, радостным, естественным и в то же время совершенно необходимым — как дыхание. И не только моё. Всякое действие. Жизнь. Вообще. Любая. Везде. А всё остальное несущественно.
... видимо, есть во мне какая-то червоточина, которая как магнитом притягивает всякое фуфло, а настоящее, наоборот, отталкивает.
Отлично, теперь у меня есть ваш номер, и я смогу звонить вам догими зимними вечерами, когда так хочется услышать тёплое слово. И вы будуте говорить мне: «грелка», «печка», «утюг», «варежка», «паровое отопление»...
Никто не заслуживает вечных мук, потому что ни сам человек, ни его деяния не сопоставимы с вечностью. А уж с вечной мукой — тем более.
— Завтра с утра надо бы всё-таки уехать в Германию, а я ещё не решил как. Самолётом быстро, зато на машине интересно. Но долго. А самолётом — вжик, и всё. Но садовых гномов сверху не видно. Вконец изведусь.
— Брось монетку. Пока она будет лететь, поймёшь, что тебе больше хочется.
— Точно. Пока она будет лететь, я вспомню, я очень люблю поезда.
Постепенно я привык считать свою жизнь несбывшимся обещанием, но в глубине души подозревал, что несбывшимся обещанием оказался я сам.
Известное дело, когда почва под ногами перестаёт казаться надёжной, единственный выход — поместить на эту самую почву ещё и задницу, такая смена позиции придаёт уверенности — иногда.