Марина и Сергей Дяченко. Долина совести

Нет ничего хуже – привязаться, перегореть, а потом привязаться опять. Это мучительно. Это – почти наверняка смертельно...

За эйфорические всплески всегда надлежит расплачиваться ощущением полнейшего вакуума под сердцем.

Не думай обо мне лучше, чем я есть.

Дружище, я не могу быть с тобой рядом.
Больше всего на свете я хочу быть с тобой рядом. Но я не могу! Это было бы подло, понимаешь.
Я — как серная кислота, которая полюбила синицу, маленькую птицу с чёрными внимательными глазами.

Оказывается, можно не только говорить сквозь зубы – некоторые ухитряются сквозь зубы думать…

— Свобода, — сказал полицейский в камуфляже, с резиновой дубинкой у пояса, — это всегда одиночество. Чем совершеннее свобода — тем полней одиночество.
— Что? — удивился он.
— Я это говорю к тому, что любая привязанность есть первый шаг к рабству, — охотно пояснил полицейский, оставляя свой пост возле обменного ларька и подходя ближе.
— Вряд ли, — нерешительно сказал он.
— Да-да, — ради убедительности полицейский коснулся наручников, болтающихся у него на поясе рядом с дубинкой. — Именно так. Даже если это привязанность к домашним тапочкам. Или к единственному сорту сигарет. Или к стране. Особенно к стране.
— Я не курю, — сказал он. — И у меня нет домашних тапочек.
— Значит, вы очень одиноки, — сказал полицейский. — Я вам завидую.

Я присвоил тебя.
Я присвоил...
Как реку — стрекозы,
Как лето — ребенок в песочнице,
Как орден — великую битву,
Как пушинка на тополе — город...
Не пугайся.
Я просто воздух,
Которым ты дышишь.

Все мальчики, которых воспитывают мамы, вырастают похожими на девочек.

Только тот, кто добр, храбр, умеет сочувствовать...

Мне снилось, что солнце продали в рабство
Большому подсолнуху у дороги,
Что солнце отныне навек несвободно
И держит свой путь, повинуясь взгляду
Слепого подсолнухова лица
А если залягут над миром тучи,
И солнце не сможет найти прорехи,
Чтобы увидеть лицо господина,
Черное, в венчике рыжих листьев, -
Солнце умрёт.