Марина Ивановна Цветаева — цитаты из книг автора

Марина Ивановна Цветаева - цитаты автора

Марина Ивановна Цветаева

Марина Ивановна Цветаева — русская поэтесса, прозаик, переводчик, одна из крупнейших поэтов XX века.

Род деятельности: 
поэт, прозаик, переводчик
Дата рождения: 
08.10.1892
Дата смерти: 
31.08.1941 (48)

Как я люблю любить...
А Вы когда-нибудь забываете, когда любите, что любите? Я — никогда. Это как зубная боль, только наоборот — наоборотная зубная боль. Только там ноет, а здесь и слова нет.
Какие они дикие дураки. Те, кто не любят, сами не любят, будто дело в том, чтоб тебя любили. Я не говорю, конечно, но устаёшь как в стену. Но Вы знаете, нет такой стены, которой бы я не пробила.
А Вы замечаете, как все они, даже самые целующие, даже самые, как будто любящие, так боятся сказать это слово? Как они его никогда не говорят? Мне один объяснял, что это грубо отстало, что зачем слова, когда есть дела, то есть поцелуи и так далее. А я ему: «Нет. Дело ещё ничего не доказывает. А слово — всё!»
Мне ведь только этого от человека и нужно. «Люблю» и больше ничего. Пусть потом как угодно не любит, что угодно делает, я делам не поверю. Потому что слово было. Я только этим словом и кормилась. Оттого так и отощала.
А какие они скупые, расчётливые, опасливые. Мне всегда хочется сказать: «Ты только скажи. Я проверять не буду». Но не говорят, потому что думают, что это жениться, связаться, не развязаться. «Если я первым скажу, то никогда уже первым не смогу уйти». А они и вторым не говорят, никоторым. Будто со мной можно не первым уйти. Я в жизни никогда не уходила первой. И сколько в жизни мне ещё Бог отпустит, первой не уйду. Я просто не могу. Я все делаю чтоб другой ушёл. Потому что мне первой уйти — легче перейти через собственный труп.
Какое страшное слово. Совсем мёртвое. Поняла. Это тот мёртвый, которого никто никогда не любил. Но вы знаете, для меня и такого мёртвого нет.
Я и внутри себя никогда не уходила первой. Никогда первой не переставала любить. Всегда до самой последней возможности. До самой последней капельки. Как когда в детстве пьёшь, и уж жарко от пустого стакана, а ты все тянешь, тянешь, тянешь. И только собственный пар.
Вы будете смеяться, я расскажу вам одну короткую историю, в одном турне. Неважно кто, совсем молодой, и я безумно в него влюбилась. Он все вечера садился в первый ряд, и бедно одетый, не по деньгам садился. А по глазам. На третий вечер так на меня смотрел, что либо глаза выскочат, либо сам вскочит на сцену. Говорю, двигаюсь, а сама всё кошусь «Ну что? Ещё сидит». Только это нужно понять, это не был обычный мужской влюблённый, едящий взгляд. Он был почти мальчик. Это был пьющий взгляд. Он глядел как заворожённый. Точно я его каждым словом, как на нитке, как на нитке, как на канате притягивала. Это чувство должны знать русалки. А ещё скрипачи, вернее смычки и реки, и пожары. Что вот, вот вскочит в меня как в костёр. Я просто не знаю, как доиграла. У меня всё время было такое чувство, что в него, в эти глаза, оступлюсь. И когда я с ним за кулисами, за этими несчастными кулисами, поцеловалась, знаю, что это ужасная пошлость, у меня не было ни одного чувства. Кроме одного. «Спасена». Это длилось страшно коротко, говорить нам было не о чем. Вначале я все говорила, говорила, говорила, а потом замолчала, потому что нельзя, чтобы в ответ на мои слова только глаза, поцелуи.
И вот лежу я утром, до утром. Ещё сплю, уже не сплю. И все время себе что-то повторяю. Губами, словами. Вслушалась, и знаете что это было? «Ещё понравься. Ещё чуточку, минуточку понравься». Только вы не думайте, я не его, спящего, просила. Мы жили в разных местах и вообще... Я воздух просила. Может быть, Бога просила. Ещё немножко вытянуть. Вытянула. Он не смог, я смогла. И никогда не узнал. И строгий отец, генерал в Москве, который не знает, что я играю. Я как будто бы у подруги, а то вдруг вслед поедет..
И никогда не забуду, вот это не наврала. Потому что любовь любовью, а справедливость справедливостью. Он не виноват, что он мне больше не нравится. Это не вина, а беда. Не его вина, а моя беда. Все равно, что разбить сервиз и злиться, что не железный.

Я поняла одну вещь: с другим у меня было «р», буква, которую я предпочитала, — самая я из всего алфавита, самая мужественная: мороз, гора, герой, Спарта, зверь — все, что во мне есть прямого, строгого, сурового.
С Вами: шелест, шепот, шелковый, тишина — и особенно: cheri.
...
Но это случается со мной так редко, так никогда. Я все время боюсь, что я грежу, что вот сейчас проснусь — и снова гора, герой...

Вы когда-нибудь думали, что вот сейчас, в эту самую минуту, в эту самую сию-минуточку, где-то, в портовом городе, может быть на каком-нибудь острове, всходит на корабль — тот, кого вы могли бы любить? А может быть — сходит с корабля — у меня это почему-то всегда матрос, вообще моряк, офицер или матрос — все равно... сходит с корабля и бродит по городу и ищет вас, которая здесь, в Борисоглебском переулке. А может быть, просто проходит по Третьей Мещанской (сейчас в Москве ужасно много матросов, вы заметили? За пять минут — все глаза растеряешь!), но Третья Мещанская, это так же далеко от Борисоглебского переулка, как Сингапур... (....) И самое ужасное, Марина, что городов и островов много, полный земной шар! — и что на каждой точке этого земного шара — потому что шар только на вид такой маленький и точка только на вид — точка — тысячи, тысячи тех, кого я могла бы любить...

Её глаза были слишком горячими, чтобы дать слезам пролиться, что они сразу высушивали их. И потому эти прекрасные глаза, всегда готовые плакать, не были влажными, напротив: блестя слезами, они излучали жар, являли собою образ, излучение тепла, а не влажности, ибо при всём своём желании, ей не удавалось пролить ни единой слезинки.

Я не боюсь больших слов, потому что у меня большие чувства.

Пояснение к цитате: 

Письма Бориса Пастернака к Марине Цветаевой

Только там хорошо, где нас нет!
— Сердцелов! —
Только там хорошо, где ты нов:
Не заведом, не дознан, не вызван.

«Прижились», —
Эта слизь называется — жизнью!

Переезд! —
Не жалейте насиженных мест!
Через мост!
Не жалейте насиженных гнёзд!