Я вдруг вспомнила о древнем Вожде, о котором рассказывал Хаген. Того, что совершил этот Вождь, с избытком хватило для славы, не зря вспоминали о нём почти девять столетий. А вот для жизни?... Он не успел обнять женщину и не оставил детей. Успел только умереть за своих людей, умереть жестоко и страшно, когда его прибивали гвоздями к белому победному древу... Был он счастлив хоть день, пока ходил по земле?
В детстве мне мстилось — у каждого есть Тот, кого он всегда ждёт. Потом подросла, поняла: не у каждого, лишь у немногих. Спроси семерых, шестеро брови сведут — что ещё за диво неслыханное? Моё вешнее солнце было бы им огоньком на болоте, ведущим в трясину с проторённой, надёжной тропы. А мне их ясная жизнь была бы вовсе не жизнью — сном тяжким вроде того, что мучил Злую Берёзу... Не могу лучше сказать.
«помстилось» значит «померещилось» или «показалось»
А Злая Берёза — это такое заколдованное дерево. Оно как-то хотело отомстить одному человеку за нечто нехорошее, подбиралось к его дому ближе и ближе, в лучших традициях фильмов ужасов. И тогда шаман остановил это дело, и с тех пор Злая Берёза больше не двигается, но и не растёт, как обычные деревья, а находится в подобии летаргического сна.
Не обагрив меча, не видать воинского достоинства. Но, добившись его, не потерять бы иного, неназванного и неоценимого... Того, что всё ещё несло меня через жемчужное море, не позволяло душе обрасти шершавой корой...
Побратим терпеливо ждал, пока я выплачусь. Кто-кто, а он хорошо знал — в одиночестве нельзя заглядывать в темноту.
Обычно отроки ночевали здесь по двое-трое. Я сидела одна. Да. Никак у меня что-то не получалось быть — мы. Получалось: все остальные — и я. Отовсюду торчала сухим сучком из бревна.
Хороша сила, когда при ней ум, хороша поворотливость, да со сноровкою.
Вожди всегда идут первыми, если неведомо, чего ждать.
Мстивоя слушались бесприкословно. Иногда даже прежде, чем он что-нибудь говорил.
Сразу шестеро стрелков держали его на прицеле, и моя стрела была одной из шести. В этакой близи она ударит крепче гвоздя под молотком, не спасут ни шлем, ни кольчуга, да при нём их и не было. И тем не менее он не боялся. Вот так. Мы боялись, а он, под смертью стоявший, нас не боялся. Мне казалось, он чуял наш страх, истекавший в щёлочки тына. Это тоже был поединок, и я уже видела — хвастаться придётся не нам.