Михаил Леонидович Анчаров. Самшитовый лес

Принято считать, что на войне взрослеют. Это ошибка. На войне стареют. А когда возвращаются — если возвращаются, — то возвращаются к той жизни, где не бомбят и не стреляют, а ходят на работу, любят и учатся. Но как раз всего этого вернувшиеся и не умеют. И потому они в мирной жизни второгодники.

Сказано — возлюби ближнего как самого себя. А разве мы себя любим? Хуже врагов у нас нет, чем мы сами.

Прошлое не исчезает. Оно проявляется разом, как только судьба задаёт вопрос.

Пока мы про человека помним, он для нас живой. Вот когда забываем про кого-нибудь, то и живого как не было, умирает для нас этот человек, и в нас что-то умирает от этого, чтобы остальному в нас жить.

Бутон, раскрытый лапами, это ещё не цветок, но уже труп.

Никто не знает, почему мужчине и женщине надо быть вместе. Потому что хочется? А если перестало хотеться? Надо бороться с собой? А кому из них? Тому, кому первому перестало хотеться? А можно жить с тем, кто с собой борется?

Человек отличается от животного тем, что признает существование чуда. То есть явления, которое может быть объяснено только задним числом.

Правда — она, конечно, правда, но ещё не истина, а только маленький её обломочек.

Фантазия — это прозрение. Фантазия — это когда вообразишь несусветное, и это оказывается правдой.

Когда ты счастлив — ты связан цепью с тем, что доставило тебе счастье, и страдаешь, когда она рвётся. А блаженство — это когда ты связан с миром бесчисленными нитями, и, пока жива хотя бы одна, можешь испытать блаженство. Весь. А не только та часть тебя, которая этой ниточкой связывает тебя с миром. Из механизмов, известных ныне, это больше всего похоже на голографию, где в каждой точке картины изображена вся картина.

Искусство — нарушение системы. Хоть в чём-нибудь. Иначе зачем ты в искусстве, если тебе своего сказать нечего?

Всякое творчество — это открытие связей. И потом, истина не добывается поправками, и потому истину нельзя добыть ползя. В конце дороги надо взлететь.