Михаил Михайлович Пришвин — цитаты из книг автора

Аскетизм как цель есть величайшая нелепость. Он есть покров ханжи и лицемерия. Настоящий аскетизм является сам собой, как морщины па лбу, как следствие глубочайших переживаний.

Так создается это чрезвычайно странное состояние, как в театре: каждый из неподвижно сидящих зрителей, каждый в отдельности готов идти за своим Верховным главнокомандующим, но никто не пойдёт, когда представление кончится, и все пойдут по домам.

Ничего не могу сказать вам о том, как мне после севера показалось в нашем берёзовом лесу с высокой цветущей травой: это счастье пришло. А когда счастье приходит — уходят слова. Знаешь ли ты ту любовь, когда тебе самому от неё нет ничего ни теперь и не будет, а ты всё-таки любишь через это все вокруг себя и ходишь по полю и лугу и подбираешь красочно одно к одному, синие васильки, пахнущие мёдом, и голубые незабудки.

О, как же опошлено это французское: «Ищите женщину! » А между тем этим сказано, что в глубине всего искусства только женщина, и если нет её, то нет и самого искусства, нет поэзии и только «проза». Женщина — это очаг искусства, и чем дальше отходит артист от очага, тем прозаичней он.

В Галиции есть мечта о великой чистой прекрасной России.
Гимназист, семнадцатилетний мальчик, гулял со мной по Львову и разговаривал на чистом русском языке. Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского.
— Как же вы научились русскому языку?
— Меня потихоньку учил дедушка — дедушку взяли в плен. А я учил других, и так пошло. Мы действовали, как революционеры, мы были всегда революционерами.

С годами очень устаёшь от веры в человеческие достижения, и так мало-помалу все мы делаемся до известной степени пессимистами, <...> вот тут только и начинает человек мало-мальски походить на человека, когда он разочаруется в человечестве.

Теперь, когда немцы обманули, тут уже Америка не купит нас консервами. На каждой улице теперь мальчишки гоняют и гремят консервными банками. Это не банки — это русские косточки гремят. Нет, теперь уж больше не обманешь, не купишь. Русский народ впервые понял себя: не на стороне спасение, а в себе.

Художник пишет чёрта, возможно, ему за эту работу скоро дадут пенсию, и очень может случиться самое худшее: он сам увидит, что всё своё дарование отдал на изображение чёрта...

Если бы я, например, пришел в РАПП, повинился и сказал, что всё своё пересмотрел, раскаялся и готов работать только на РАПП, то меня бы в клочки разорвали (так было, например, с Полонским и со многими другими). Причина этому та, что весь РАПП держится войной и существует врагом (разоблачает и тем самоутверждается) ; своё ничто, если оно кого-нибудь уничтожает, превращается в нечто.

Пояснение к цитате: 

Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) - литературное объединение в СССР послереволюционных времён. В истории литературы ассоциация знаменита прежде всего нападками на литераторов, не соответствовавших, с точки зрения рапповцев, критериям настоящего советского писателя. Давление под лозунгом «партийности литературы» оказывалось на таких разных писателей, как М. А. Булгаков, В. В. Маяковский, Максим Горький, А. Н. Толстой и других.

Тот не страшен, кто живёт своими чувствами и согласным с ними умом: это и есть человек, каким все мы должны быть. А страшен, кто обошёл свои природные страсти холодным умом и огонь души своей запер в стены рассудка.

Вся любовь, как вода, каждый берёт из неё сколько может зачерпнуть своим ведром. К воде приходят с ведром, к любви — с душой. Бывают и вёдра побольше и поменьше, а уж души! Вот оттого всё по-разному и понимают любовь, что каждый вмещает в себя сколько-то и о своём говорит. Я же, мои друзья, хочу вам говорить о всей любви, как будто я пришёл на берег океана. Так вот отчего все бывают так глупы, когда говорят о любви: это оттого, что о любви говорят они лишь в меру своего опыта. Речь идет об океане, а они говорят каждый только о том, что мог он зачерпнуть своей личной посудиной. Выхожу, друзья мои, на берег, бросаю своё личное ведерышко в океан, складываю руки на груди своей, как складывал в детстве своем на молитве, и перед всем океаном, горящим в вечерних лучах, по-детски шепчу о своём личном.

Теперь, когда много лет прошло и я все испытал, я думаю, что не горе дает нам понимание жизни всей во всем родстве, как я ее в ту ночь понимал, а все-таки радость; что горе как плуг, только пласт поднимает и открывает возможности для новых жизненных сил. Но есть много наивных людей, кто понимание наше жизни других людей в родстве с нами прямо приписывают страданию. И мне тоже было тогда, как будто болью своей я вдруг стал все понимать. Нет, это не боль, а радость жизни открывалась во мне из более глубокого места.