Паскаль Киньяр. Американская оккупация

Жизнь на планете сведена к цепочке стереотипных образов, — почтовые открытки с кровавыми сценами стоят дороже других. Время складывается из одних смертей и мыслей о них. Образ реальности абсолютно не реален.

Развязные жесты и бесстыдные речи плохо сочетались с неожиданной добропорядочностью, истовая религиозность — с жаждой обогащения, внезапная агрессия — с неуемным дружелюбием. Словом, все в этом американском мирке, включая губившие Риделла наркотики, ускользало от понимания.

Одна только смерть вырывает нашу жизнь у нее самой. Невозможно забыть свои первые страхи. Лишь умирая, можно избавиться от тоски, от плотских желаний, от радости.

Общественная жизнь превратилась в абстракцию, лишенную якоря — груза реальности, в бесконечную абстракцию, избравшую своим идеалом ярко размалеванную низость, превратившую благородство и щедрость в полуминутный рекламный ролик.

Открытие застало его врасплох: детство кончилось, всякая связь с ним оборвалась навек. Оказывается, время шло, а он не замечал. И теперь, в один краткий миг, волшебство разрушилось, и все вокруг стало будничным. Всё стало осознанным. Всё стало чужим. Всё стало речью. Все стало памятью. Всё подлежало переоценке. Всё куда-то отдалилось, исчезло из поля зрения.

Желание найти иной мир, смешанное с жаждой одиночества, разбудило в нем яростное неприятие всего на свете.

... трудно искоренить глубоко въевшийся страх.

Мы будто играем в политику, семью, социальную сферу и личную жизнь, а на самом деле ворочаемся во сне и храпим.

Став одиноким, он бросился на поиски иного мира. Даже звезды в небесах — и те сбиваются в стаи.

С древних времен видимое боролось с невидимым. Беда заключалась в том, что победа невидимого не могла стать видимой. И только триумф видимого обречен на торжество, ибо ему придает блеск даже поражение.

Всё доступное быстро приедается. Сперва мы жаждем удовольствий, но, получая их регулярно и неизбежно, воротим от них нос.

Что это за детство, если память о нём тает быстрее, чем дымок сигареты LM над засохшей тиной берегов Луары?

Я выступаю за отрешение и социальную апатию, за презрение к существующему строю.

Слова быстрее утрачивают смысл, чем губы, с которых они сошли, испускают последний вздох.

Весь мир — бордель, и мы живём в борделе.

Может, здесь ничего и нет. Но это ничто принадлежит мне, только мне.