Рэй Брэдбери. Где-то играет оркестр

Лето снаружи. Лето внутри.

Подушка — снег под тёплой щекой.
Руки мои ласкают метель;
Ты ушла.

Всегда надо действовать по наитию... Глядишь — и повезет: из огня попадешь не в полымя, а в озерную прохладу.

— А как вы угадали?
— Что?
— Что я писатель.
— У тебя язык шлифует слова на выходе. Ты говори, говори.

— Только лимонад и ничего больше.
— Другое ни к чему, — сказала она, — ты захмелеешь от меня.

Потому что <...> Это одна из самых веских причин на свете. Оставляет большой простор для толкования.

— Одно потеряешь, другое найдёшь, — размышлял он. — Что-то покинешь, к чему-то придёшь.

Мой удел — прожить лет до семидесяти и умереть. Потому что тяга кончится. Огонь жизни, доброе пламя всегда рвется вверх, в печную трубу. А грехи, обиды и прочая грязь оседают в дымоходе, как сажа. От копоти дымоход забивается. На меня налипло слишком много сажи. Как можно прочистить свою душу?

Я пуст... вывернул душу наизнанку.

Каждый том — как Лазарь, понимаешь меня? Ты, читатель, открыв первую страницу, призываешь Лазаря к воскрешению. И он воскресает раз за разом, книга продолжает жить, мертвые слова оживают от теплого взгляда.

Пей бесконечности брагу,
Вечность губами лови,
Найдешь и мечту, и отвагу,
И тысячу ликов любви.

Мир — это сточная канава, в которой мы барахтаемся, пытаясь прибиться к берегу. Господи прости, да где он, этот берег? Никогда к нему не прибиться, потому что берега нет! Мы — крысы, тонущие в нечистотах, а тебе всё маяки грезятся.

В полусне прошлой ночи ему явились слова, проступавшие на внутренней стороне век.