— А если я буду последним человеком на Земле?
— Если ты будешь последним человеком на Земле, меня рядом с тобой не будет.
Папа должен все исправить.
Ведь это то, что делают папы. Они все исправляют.
Я погрузился так глубоко, что до меня уже никто не сможет дотянуться. Впервые за много недель ничего не чувствую. Даже не ощущаю себя как себя. Невозможно понять, где заканчиваюсь я и где начинается небытие.
Остатки моего мира были уничтожены днем в теплое солнечное воскресенье.
Все мы мертвы, сынок. Просто кто-то мертв чуть дольше других.
Я наращиваю мускулатуру, но верну ли я обратно свою душу?
Чем труднее выживать, тем сильнее желание прибиться к людям. И чем сильнее желание прибиться к людям, тем меньше шансов выжить.
Рингер показывает на Чашку, которая сидит рядом со мной. У Чашки все время соскальзывает монокуляр. Я затягиваю ремешок. Чашка показывает большой палец, а у меня к горлу подкатывает горький комок. Семь лет. О господи! Я наклоняюсь к девчонке и кричу ей в ухо:
– Держись рядом со мной, поняла?
Чашка улыбается, отрицательно трясёт головой и показывает на Рингер:
«Буду с ней!»
Я смеюсь. Чашка молодец.
Мысли Зомби перед операцией по истреблению противника.
Возможно, последний человек на Земле умрёт не от голода, не от того, что ему больше негде будет прятаться, и его не сожрут дикие звери.
Возможно, последнего выжившего убьёт последний выживший.
Как уничтожить около четырёх миллиардов человек за месяц?
Птицы.
Сколько птиц на Земле? Будете гадать? Миллион? Миллиард? А триста миллиардов не хотите? Это примерно семьдесят пять на мужчину, или женщину, или ребёнка, которых не уничтожили две первые волны.
На каждом континенте тысячи видов пернатых. Птицы не знают границ. А ещё они постоянно гадят. Они гадят пять-шесть раз в день. То есть с неба каждый божий день падает больше триллиона маленьких реактивных снарядов.
Трудно изобрести более эффективную систему распространения вируса с процентом смертоносности девяносто семь.
— Тебе обязательно что-то делать? Чтобы почувствовать себя человеком?
Эван смотрит на меня как-то странно и задаёт вопрос, над которым я ещё долго думаю после его ухода:
— А тебе разве нет?