Стефани Майер. Гостья

Глаза оставались такими же синими, какими я их запомнила — якорь, который удерживал меня на этой планете.

Я заглянула ему в глаза, и сердце забилось, только уже не от воспоминаний: меня захлеснуло настоящее чувство, во рту пересохло, стало трудно дышать. Место, где его рука касалась моей спины, словно жгло огнем.

— У людей самый короткий срок жизни. У вас так мало времени.
— А ты не думаешь, что нужно по полной использовать это время? Жить, пока живется.

... страх в человеческом сердце порождает ненависть, а ненависть — насилие.

Многое изменилось, только вот через себя я перешагнуть не могу. У тебя свои принципы, у меня — свои.

Джеба распирало от гордости, меня бы не удивило, если бы он похлопал себя по спине, — так, для пущего эффекта.

В любой истории главное — любовь.

... с каждым шагом сердце медленно превращалось в ледышку. Впрочем, у меня разыгралось воображение — на улице стояло лето.

Они были чудовищами, но иногда даже чудовищ можно оправдать.

Надо мной загорелись три знакомые звезды. Они не звали меня — они меня отпускали, отпускали в черную Вселенную, по которой я много раз странствовала.

Вдобавок, скорее всего, он выжил из ума. Но он был моим другом. Разумеется, он убил бы меня, если понадобилось бы, но без всякого удовольствия. А разве можно требовать большего от друга-человека?

Даже у самых жалостливых людей, милосердие ограничивается жесткими рамками.

Как вообще кто-то выживает в этом мире, в этих телах, чья память не желает оставаться в прошлом?

Людям не угодишь. Сначала они удивлялись, что я не хочу отвечать, затем удивились, что я ответила.

Если бы мне пришлось выбирать между прошлой жизнью и тобой, я бы выбрал тебя. Не пожалел бы пять миллиардов жизней.

Человеческая любовь, коварная, не признавала правил: иногда ее дарили просто так — как это произошло с Джейми; иногда на то, чтобы ее заслужить, требовалось время и тяжелый труд — например, с Йеном; а иногда ее было не добиться никакими стараниями, и такая безнадежная любовь разбивала сердце — с Джаредом.