Стивен Кинг. Как писать книги. Мемуары о ремесле

Писательство – это ещё не жизнь, но иногда, я думаю, может быть путём жизни. Это я открыл летом 1999 года, когда чуть не погиб под фургоном.

… насилие как решение вплетено в натуру человека проклятой красной нитью.

Если есть что-то в работе писателя, что нравится мне больше всего остального, – так это внезапное озарение, когда видишь, как всё складывается вместе.

Не каждая книга должна быть набита символикой, иронией или мелодичным языком (всё-таки не зря это называется прозой), но мне кажется, что каждая книга – по-крайней мере та, которая стоит чтения – должна быть о чём-то.

Конечно, есть люди, которые не хотят слышать правду, но это уже не ваши проблемы. Нельзя хотеть быть писателем и не хотеть говорить правду. Речь, приятная или противная, есть характеристика персонажа, и она может быть дыханием прохлады, свежего воздуха в комнате, которую некоторые предпочитают держать закупоренной. В конечном счёте главный вопрос не имеет отношения к тому, рафинированная или похабная речь у ваших персонажей, важно только, как она звучит на странице и в ушах. Если вы хотите, чтобы она звучала правдиво, надо разговаривать самому. Что ещё важнее, иногда надо заткнуться и слушать, как говорят другие.

… надул меня раз – пусть тебе будет стыдно. Надул меня второй раз – пусть стыдно будет мне. Надул меня третий раз – пусть стыдно будет нам обоим.

Работа беллетриста в том, чтобы найти внутреннюю правду в сотканной паутине выдуманного рассказа, а не жертвовать интеллектуальной честностью в погоне за бабками.

По-настоящему чтение важно тем, что создаёт лёгкость и близкое знакомство с процессом письма; человек приезжает в страну писателя, имея все документы в полном порядке. Постоянное чтение приведёт вас туда, где (в такое настроение, в котором – если вам так больше нравится) вы сможете писать охотно и самозабвенно. И вам даётся постоянно растущее знание того, что уже сделано и что ещё нет, что старо и свежо, что действует, а что просто лежит на странице, издыхая (или уже издохнув). Чем больше вы читаете, тем меньше шансов у вас выставить себя дураком с помощью собственного пера или текстового процессора.

Есть ли смысл строить целые дворцы из слов? Думаю, что есть, и читатели “Унесённых ветром” Маргарет Митчелл и “Холодного дома” Диккенса меня поймут; иногда даже монстр – вовсе не монстр. Иногда он получается красивым, и повествование захватывает нас так, как никакой фильм или телепрограмма и мечтать не могут. Даже после тысячи страницы нам не хочется покидать мир, созданный для нас автором, расставаться с созданными им достоверными людьми. И после двух тысяч страниц тоже не хочется, если их две тысячи. Прекрасный тому пример – “Кольца” Толкина. Тысячи страниц про хоббитов было мало трём поколениям послевоенных любителей фэнтези, и даже если добавить неуклюжий и непослушный эпилог, “Сильмариллион”, всё равно мало.

… всегда, когда я вижу первый роман, посвящённый жене (или мужу), я улыбаюсь и думаю: «Вот человек, который знает». Писательство – работа одинокая. И если есть кто-то, кто в тебя верит, – это уже очень много. Тому, кто верит, не надо произносит речей. Он верит – этого достаточно.

До «Кэрри» я писал другие романы – «Ярость», «Долгая прогулка» и «Бегущий человек» потом были напечатаны. Из них «Ярость» наиболее проблемный, «Долгая прогулка» – лучший. Но ни один из них не научил меня тому, что я узнал от Кэрри Уайт. Самое важное – это то, что авторское восприятие персонажа может быть таким же ошибочным, как восприятие его же читателем. Следующая мысль – что бросать работу, потому что она трудна для эмоций или воображения, не стоит. Иногда надо продолжать, даже если очень не хочется, а иногда хорошая работа получается даже тогда, когда кажется, будто перекидываешь дерьмо лопатой в сидячем положении.

Мне предстояло прожить ещё много лет – слишком много, как я думаю, – стыдясь того, что я пишу. Кажется, только к сорока [годам] я сообразил, что почти каждый автор беллетристики, опубликовавший в своей жизни хоть строчку, кем-нибудь да был обвинён, что свой Богом данный талант растрачивает на ерунду. Если пишешь (книги, или картины, или лепишь, или поёшь – всё равно), кто-нибудь обязательно попытается тебе внушить чувство стыда за это. Я не философствую – я просто констатирую факт.

– Когда пишешь вещь, ты рассказываешь её сам себе, – сказал он. – Когда переписываешь, главная твоя работа – убрать всё, что к вещи не относится.
Гульд сказал ещё кое-что, что было мне интересно в тот день моих первых двух заметок: пиши при закрытой двери, переписывай при открытой. Твоё писание начинается для самого себя, говоря другими словами, но потом оно выходит в мир. Когда ты поймёшь, в чём состоит вещь и сделаешь её как надо – по крайней мере как можешь, – она принадлежит всем, кто захочет её читать. Или критиковать. Если тебе очень повезёт (это уже моя мысль, но думаю, Джон Гульд под ней бы подписался), первых будет больше, чем вторых.

Давайте проясним кое-что прямо сейчас, о’кей? Нет на свете Свалки Идей, нет Центрального Хранилища, нет Острова Погибших Бестселлеров. Хорошие идеи рассказов приходят в буквальном смысле из ниоткуда, падают прямо на голову с ясного неба: две совершенно отдельные мысли сцепляются вместе, и под солнцем возникает что-то новое. Ваша работа не искать эти идеи, а узнать их, когда они появятся.

Мы – писатели и потому никогда не спрашиваем другу у друга, где берём идеи. Мы знаем, что не знаем.