Я представил нашу семейную жизнь в образе кукольного домика (а может, семейная жизнь и есть кукольный домик?)...
… но если ты не можешь провести со своим ребёнком Рождество, то зачем оно вообще нужно?
В маленьких городах существуют невидимые связи…
Да, протянутые под землёй кабели, недоступные глазу.
— … и прошлое в них умирает медленно.
Мы всё выстраиваемся в очередь: живём сегодняшним днём, в любой отдельно взятый момент занимаемся одним отдельно взятым делом: едим, болеем, дышим. Дантисты пломбируют только один зубной канал, кораблестроители занимаются только одним кораблём. Если твоя работа писать книги – пишешь одну конкретную страницу. Мы отворачиваемся от всего, что знаем и чего боимся. Мы изучаем каталоги, смотрим футбольные матчи, выбираем между “Спринтом” и “АТТ” [крупнейшие телефонные компании США, жёстко конкурирующие между собой. — пояснение в книге]. Мы считаем птиц в небе и отворачиваемся от окна, если слышим шаги в коридоре у себя за спиной; мы говорим, да, я согласен, облака часто на что-то похожи: рыб, единорогов, всадников, — но на самом деле это всего лишь облака, и мы переключаем наше внимание на очередное блюдо, очередную боль, очередной вдох, очередную страницу. Так уж мы устроены.
Я подумал о том, как важно ребёнку иметь такую вот жестянку. В ней можно хранить самые дорогие сердцу вещи: любимую игрушку, кружевную салфетку, первое украшение. А может, и фотографию матери.
Главный герой отдаёт приёмной дочери жестянку, в котором его умершая жена хранила всякие мелочи.
Майкл Нунэн о призрачном видении с Сарой Тидуэлл.
В городе вечеринки начинаются приветствиями в дверях, собиранием пальто, лёгкими или воздушными поцелуями (и откуда пошли все эти странности?). На природе всё начинается с работы. Ты что-то приносишь, что-то перетаскиваешь, что-то ищешь, к примеру, железные щипцы или решётки для мангала. Хозяйка просит мужчин перенести столик на другое место, потом решает, что прежнее было лучше, и мужчины тащат столик обратно. И в какой-то момент ты понимаешь, что и в этом можно найти удовольствие.
Я угодил в серьёзный переплёт, жизнь моя рушилась, и неспособность писать составляла лишь часть моих бед. Я не насиловал несовершеннолетних и не бегал на Таймс-сквер с мегафоном в руках, призывая к мировой революции, но со мной случилось нечто ужасное. Я потерял своё место в мировом порядке вещей и никак не мог найти его вновь. Неудивительно: в конце концов, жизнь – не книга.