— В честной драке нет ничего грубого, — ответил Смешинка. — Грубо — это когда ножи в ход идут. А также цепи, стволы и бильярдные кии. Схлесты — вот это грубо. А на кулаках подраться — что ж тут грубого? Чтоб пар выпустить — самое то. Нет ничего плохого в том, чтоб пару раз дать кому-нибудь по морде. Вот вобы ведут себя грубо. Нападают толпой на одного, или устраивают схлесты между своими же клубами. Мы, грязеры, всегда стоим за своих, а если уж и деремся между собой, то по-честному, один на одного.
Представьте себе маленького черного щенка, который мечется в толпе, среди чужих людей, а его все пинают, и получите Джонни.
Я смотрел, как тлеет в темноте сигарета Джонни, и вяло размышлял о том, каково это — очутиться внутри пылающего уголька…
Мы все уже выплакали. Свыклись с мыслью. Теперь нам будет получше.
Мне казалось, будто я всегда жил в церкви, или, может, жил во время гражданской войны, а потом каким-то образом перенесся в эту церковь. Это, чтоб вы понимали, до чего у меня безумное воображение.
Далли всегда ездил очень быстро, как будто ему и наплевать было, доедет ли он, куда собирался, или нет.
Ему было лет семнадцать, не больше, но он уже был старым.
Всем приходится несладко, но так даже лучше. Так ты хотя бы знаешь, что и там, на другой стороне, — тоже люди.
Я вечно опаздываю. Просто забываю о времени.
И вдруг посреди красного жара и марева, я припомнил, что мне хотелось узнать, каково это — очутиться внутри пылающего угля, и я подумал — ну вот, теперь я знаю, это красный ад. Так почему же мне не страшно?
Я потер щеку, которая стала лиловой. Погляделся в зеркало — выглядел я круто.