Откуда мне было знать, что никогда и никому ещё не прощалось, если в своем деле он вырывается вперед? Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всех ненавидит тот, кто идет за ним следом.
Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после.
От робости, молчаливости, излишней деревенской замкнутости, а главное — от дикой тоски по дому, не оставлявшей во мне никаких желаний, ни с кем из ребят я тогда ещё не сошелся. Их ко мне тоже не тянуло, я оставался один, не поминая и выделяя из горького своего положения одиночества.
Из нашего класса на поляну иногда забегал Тишкин, суетливый, с моргающими глазами мальчишка, любивший на уроках поднимать руку. Знает, не знает — всё равно тянет. Вызовут — молчит.
— Что ж ты руку поднимал? — спрашивают Тишкина.
Он шлепал своими глазёнками:
— Я помнил, а пока вставал, забыл.
Иной раз полезно забыть, что ты учительница.