Василий Розанов. Последние листья

В России так же жалеют человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал. В России нечего кричать. Никто не услышит.

Музыка тишины? Лучшее на свете. Слушайте, слушайте лес! Слушайте, слушайте поле... Слушайте землю. Слушайте Небо.
Больше всего: слушайте свою душу.

Слово — бессилие.
Слово не сила. А молчание.
Слово — кто не может сделать.

Любовь согревает душу, и это её сущность, прелесть и необходимость. Потому-то она и нужна. Единственно поэтому. И уже нужна не мне и ей, а миру.

... любовь не бывает «на предъявителя», а она всегда — личная, исключительная. «С истреблением других богов».

— Чтобы постигнуть вещь, надо сперва полюбить её. Постигнуть умом можно, только предварительно постигнув сердцем.
Так гудят октавы, тенора, альты, — весь христианский мир. Это-то и есть новая точка зрения христианства, до известной степени фетиш его.
— Истина открывается только любви.
Так вот что, монахи: вы сперва полюби́те совокупляться и после того рассуждайте о совокуплении. Ваши рассуждения будут тогда очень похожи на «розановские». А то вы «не любите» и потому «не понимаете». Отсутствие в вас любви к полу зачеркивает все ваши рассуждения о поле.
(1001-е опровержение аскетизма)

... начало цивилизации — одежда. Голые люди не начнут, не начинали цивилизаций: невозможно. Цивилизация началась с тряпочки над половым органом. До этого — дикость, первобытность, лес. Первый застыдившийся и положил камень в основу истории.

Чем легкомысленнее — тем либеральнее. Такое уж правило. Легкомыслие иногда осложняется учёностью, талантом, остроумием. Блеском — слишком часто. Но если в зерне лежит легкомыслие, то все эти таланты склоняются к либерализму. Что такое легкомыслие? Человек без тяжести на спине. Без страдания. Без вкуса к религии и к государству.

Каждый народ живёт до тех пор, пока не истощилось в нём благородство. Благородство это — не громкое, не в речах, не в битвах. А молчаливое, про себя, ни в чем не выраженное, косноязычное. Потому-то, добрый мой читатель, вот что тебе надо сохранять. При этом благородстве ты не только себя сохраняешь, а сохраняешь всё своё отечество. Как, почему: я не знаю. Но чувствую, что Бог покидает ту страну, народ, в котором уже ни одного благородного человека более не осталось. Тогда «приходят враги и истребляют его». Но этих врагов «допустил Бог».

... я ненавидел, оттого что был несчастен. И несчастен был оттого, что ненавидел. Этого мне в голову не приходило. И понял лишь в Ельце, когда, заглянув «в глубокий колодезь дома Рудневых — Бутягиных» — полюбил их всех. И полюбя — почувствовал неудержимую, буйную радость: и в тот же момент стал счастлив.
<...>
Так вот. Секрет в любви.
<...>
Злоба всегда течёт из худа. Злоба, гнев, отчаяние и наконец желание умереть. «Худо» умирает худою смертью, а добру принадлежит вечная жизнь, и оно входит в вечную радость.
<...>
«Дурное» вообще сперва убивает, потом убивается.

Христос не виноват в том, что попы дураки.
Признаем смиренно, что русский человек редко бывает не «дурак», и успокоимся относительно христианства. Тогда оно всё представится благо и великолепно, и спасительно.

И в мужчину, и в женщину вложены взаимно притягивающие их фетиши: в мужчину, — который тянет женщину и ей нужен, мужчине же вовсе не нужен «и нисколько неинтересен»; в женщину — который нужен мужчине и его притягивает.

Поразительно, что благородная, великодушная и впечатлительная Европа заразилась таким скудным идеалом. Заразилась провалом всех идеалов и постановкой на месте их денежного мешка: ей, в сущности, не нужного. Что значит воображение. «Теория экономического матерьялизма»... «Все явления истории объясняются экономическими состояниями, экономическими явлениями, экономическими процессами». Это не нужно опровергать, это нужно лечить. «Человек не имеет головы. Я у него её не вижу. Я всегда смотрю на ноги и вижу только ноги». Это рассуждение сапожника, казавшееся правдоподобным Писареву, теперь преподается «как наука» в университете.
<...>
Социализм, однако, продолжает стоять, паче чаяния он не слышит, не видит, потому что он деревянный, в сущности, мёртвый. Мертвецы не умирают, а их выносят. И социализм не будет никогда «повреждён», но пройдет весь и сразу, как только европейское человечество вернётся к нормальной европейской жизни.
С песней и сказкой.
С бедностью и трудом.
С молитвой, подвигом. И не помышляя быть богатым.

У Гоголя вещи ничем не пахнут. Он не описал ни одного запаха цветка. Даже нет имени запаха. Не считая Петрушки, от которого «воняет». Но это уже специально гоголевский жаргон и его манерка. Так что тоже не запах, а литературный запах.

Когда родители «расходятся» и даже точно «холодеют друг к другу», или дети узнают, что они «изменяют друг другу» — то обычно они и весь мир вовсе не понимают того, что происходит в детях: в них утрачивается основание к своему бытию, они буквально «теряют почву под ногами», «повисают в воздухе»: потому что ведь рождены-то они из любви. Бытие их вдруг становится пустым, ненаполненным. Пустой мир. Пустой человек. Пустое рождение.
<...>
Как это страшно. Страшно.
О, Господи...
О, родители, родители: люби́те друг друга.
Тяжело — и люби́те.
Горько — и всё-таки люби́те.
Скучно: и однако люби́те.