Свершилось. Принц-изгнанник Альдо Ракан коронован в городе, где некогда был предан и убит его предок.
Ворон Рокэ, Повелитель Ветра, потомок предателя и опора династии Олларов – во власти нового государя. Его ждут суд и казнь. В этом не сомневается ни сам Альдо Первый, ни готовый шагнуть за сюзереном хоть в Закат Повелитель Скал, ни выбирающий между страной и другом, бывшим другом, Повелитель Молний, ни скрытный Повелитель Волн.
Их четверо. Всегда четверо. Навеки четверо. Скованных невидимой цепью, но идущих разными дорогами. А отставших и отчаявшихся за поворотом ждет пегая кобыла – и это не самое плохое, что может случиться. Хуже, если древняя вестница смерти опоздает.
Если я нарушаю приказы, то делаю это осознанно.
Позднее эту фразу повторяет Руппи.
Если ты сохранил чью-то жизнь, то будешь защищать её до последнего, даже от своих. И тебя поймут, если это на самом деле свои...
— Альдо, ты веришь в древние силы?
— Разумеется. — Если спросить Клемента, верит ли он в сухарики, у крыса будет такой же вид.
– Вы будете драться? – в упор спросил Ричард. – Или прикажете оскорбить вас прилюдно?
– Оскорбить может не всякий. – Придд все же соизволил обернуться. – Предатель, глупец и неудачник к таковым не относятся.
Вечно мы забываем о потерях и хватаем пустоту.
Мысли Робера при виде того, как Энниоль, привыкший теребить бороду, потянулся рукой к выбритому подбородку.
Герцогиня Мирабелла – немолодая, некрасивая, недобрая и несчастная женщина. Я понимаю, почему ты от неё сбежала, но теперь ты сильнее. Ты не в её власти, но в твоей власти её пожалеть, так пожалей.
— Будущее господина Кальдмеера мне небезразлично, а он в состоянии постоять за себя только в море.
— Ротгер, вы преувеличиваете, — дриксенский адмирал неожиданно тепло улыбнулся, — иначе быть мне до сих пор помощником капитана.
— Будь я не прав, вас бы здесь не было! — огрызнулся марикьяре. Он и в самом деле переживал за пленника. Такое бывает, Жермон знал это по себе. Если ты сохранил чью-то жизнь, то ты будешь защищать её до последнего, даже от своих. И тебя поймут, если это на самом деле свои.
Почему мы должны платить за своих родителей? Мы – заложники их ненависти, Робер. И не только мы, но и наши любимые, и наши дети. За нас решают, кого нам любить, кого ненавидеть, кому принадлежать… Нас не спрашивают, мы – вещи, только с именами и с душой. Мы не живем, нас продают, покупают, меняют, переставляют, пока мы не вырастаем в хозяев таких же вещей, уже наших…
Юристы, уступившие военному, отказавшемуся от судебной защиты и лишенному даже книг, должны заняться более подходящим для них делом. Я бы посоветовал выращивание моркови. Этот овощ весьма неприхотлив и самостоятелен.
– Вы не можете одобрять предательство!
— Одобрять не могу, но иногда без него не обойтись. — Лионель приподнял бокал. — Вас, к примеру, я предать могу, имейте это в виду. Вас, но не Талиг.
— А Первого маршала? — Зачем он спросил? Его дело — исполнять приказы, а не набиваться на разговоры.
— Алву? — Савиньяк усмехнулся. — Нет, Алву я не предам, точно так же как он не предаст меня. В случае необходимости один пожертвует другим, только и всего.
— И чем это отличается от предательства? — Лионель был омерзительно прав, Чарльз понимал это и всё равно спорил, не мог не спорить.
— Предательство для предаваемого всегда является неожиданностью и неприятностью, — маршал Севера больше не улыбался, — а мы знаем, чего ждать друг от друга. Если потребуется поджечь фитиль, ни меня, ни Алву не остановит то, что другой привязан к пороховой бочке.
Они оба первые, – негромко сказал Кальдмеер, – но Райнштайнером можно стать, а Вальдесом нужно родиться.
Топнул о подмёрзшую землю конь, стряхнул с неба чью-то звезду, предвещая завтрашнюю кровь… Одиночество вечно жжёт ночами свечи. Одиночество, страх, болезнь и любовь, но только одиночество смотрит в стену, как в зеркало.
Поудобней ухватиться за решётку, стукнуть в стекло раз, другой, третий… Повернула голову. Ей больше тридцати, но не слишком. Закричит, бросится вон из комнаты, откроет окно? Открывает. Одиночество гостеприимно.
- 1
- 2