Книга воспоминаний Владимира Набокова «Другие берега» (1954) имеет необычное строение и назначение: реконструируя отдаленное прошлое – с первых годов XX◦века по май 1940 года,◦– он старается обнаружить в нем развитие и повторение тайных тем в явной судьбе.
Такому развитию и повторению не могут помешать даже самые трагичные годы русской и европейской истории, свидетелем которых стал Набоков. Вопреки времени и пространству, автор «Дара» и «Лолиты» с невиданным искусством и упорством стремится вернуться в свое счастливое усадебное детство – если не во плоти, то собственным «двойником в американском пальто на викуньевом меху».
Книги Бунина я любил в отрочестве, а позже предпочитал его удивительные струящиеся стихи той парчовой прозе, которой он был знаменит. Когда я с ним познакомился в эмиграции, он только что получил Нобелевскую премию. Его болезненно занимали текучесть времени, старость, смерть, — и он с удовольствием отметил, что держится прямее меня, хотя на тридцать лет старше. Помнится, он пригласил меня в какой-то — вероятно, дорогой и хороший — ресторан для задушевной беседы. К сожалению, я не терплю ресторанов, водочки, закусочек, музычки — и задушевных бесед. Бунин был озадачен моим равнодушием к рябчику и раздражён моим отказом распахнуть душу. К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом. «Вы умрёте в страшных мучениях и совершенном одиночестве», — сказал он мне, когда мы направились к вешалкам.
Для того чтобы объяснить начальное цветение человеческого рассудка, мне кажется, следует предположить паузу в эволюции природы, животворную минуту лени и неги. Борьба за существование — какой вздор! Проклятие труда и битв ведет человека обратно к кабану. Мы с тобой часто со смехом отмечали маньякальный блеск в глазу у хозяйственной дамы, когда в пищевых и распределительных замыслах она этим стеклянистым взглядом блуждает по моргу мясной. Пролетарии, разъединяйтесь! Старые книги ошибаются. Мир был создан в день отдыха.
Слишком долго, слишком праздно, слишком расточительно я об этом мечтал. Я промотал мечту. Разглядываньем мучительных миниатюр, мелким шрифтом, двойным светом я безнадежно испортил себе внутреннее зрение. Совершенно так же я истратился, когда в 1918 году мечтал, что к зиме, когда покончу с энтомологическими прогулками, поступлю в Деникинскую армию и доберусь до Тамариного хуторка; но зима прошла — и я всё ещё собирался, а в марте Крым стал крошиться под напором красных, и началась эвакуация.