— Вот я слушал с утра про Каренину. Ничего не скажешь — убеждает. Снимаю шляпу.
— И что дальше?
— Что дальше?
— В чьей-нибудь жизни это что-нибудь изменило? В твоей хотя бы. Или даже в моей... Ничуть, Коля, ничуть.
— Как живём, Веденеева?
— Спасибо. Омерзительно.
<...>
— Ты где?
— В медицинском. И ещё замужем.
— Нравится?
— Где: в медицинском или замужем?
Я, понимаешь, хоть одного, а выучил. Это тоже, наверное, много. От любого хорошего человека, знаешь,... как круги по воде.
Вот Толстой отчего-то запомнил, как его грудного пеленали. И говорил он про это воспоминание страшное, нехорошее. Называлось это свивать. Руки, голову, ноги перепелёнывали — не шевельнёшься. Младенец рос, взрослел, мужал, старился, но его всё свивали. И всё новыми свивальниками. Страшное время душило Анну. А свивальники её назывались так: лицемерный сословный долг, лживая вера, ханжеская мещанская мораль. Но ещё в каждом бьётся живая душа. Вот она-то спелёнута и бывает. Получается, что от пут надо обязательно освобождаться, хоть это и не просто совсем, и больно, и смеху вокруг полно. Смеются те, кто свои свивальники уже давно за благо держат. Вот от них-то — от этих пут — Анне Аркадьевне избавиться и хотелось. А вокруг, конечно, смеялись. И конечно же, я говорил — боль.
Пояснение к цитате:
Про Анну Каренину.
В соответствие приводить надо все слова с делами или дивных тех слов и вовсе не говорить.