Трудно даже вообразить, сколько всего надо сделать в комнате, куда уже двадцать лет не входил ни один мужчина. Вы разберётесь с цепочкой от жалюзи, я смогу их наконец поднять, и днём у меня станет светло. Потом вы займётесь шкафом, вынете из него зеркало, чтобы на меня больше не смотрела жуткая уродина. Вытащите приманку из мышеловки: пружина слишком туга для меня; к тому же я всё равно не могу достать оттуда мышь.
... Уходить — это он умеет...
Не мне же расхваливать жизнь тем, кто хочет покончить с собой! Это обязанность представителей государства.
Но для того, чтобы ощутить тягу к жизни, достаточно найти в утренней почте письмо с расписанием дел на сегодня. Письмо написано тобою же накануне — так всего разумней.
Дальше всё легко, всё радостно. Прежде всего чтение газеты. Всегда одной и той же, разумеется. Сами понимаете, я не читаю современных газеток, распространяющих ложь и вульгарные сплетни. Я читаю «Голуа» . И я не отравляю себе существование злободневностью.
У меня достаточно оснований держать его. Я его держу, потому что не хочу, чтобы его увёл это господин. Держу, потому что мне приятно его держать. Это первый мужчина, которого я удерживаю, и мне хочется этим воспользоваться. Я держу его, потому что он, наверно, впервые за много дней чувствует себя свободным.
Выкладывай, мусорщик. Ты ведь был уличным торговцем. Говорить умеешь.
Раз они жадны, значит, наивны. Где делаются неудачные дела? Исключительно в деловом мире.
Я же этого не делаю и совершенно не причастна к той грязи, которая течёт по вашим трубам. Обрезки ногтей я сжигаю, золу рассеиваю по ветру... Я полагаю, что сбрасывать свои гадости куда-то под землю ничуть не более достойно, чем освобождаться от них на поверхности её.
Ты постарел, как все, кто отрекается от воспоминаний, кто попирает былые свои следы.
Это были злые люди. А злые люди испаряются. Они говорят, что живут вечно, и им верят, и они делают всё, чтобы так и было. Они всех осторожнее, когда надо уберечься от простуды или не попасть под машину. Но нет, шалишь! Гордыня, жадность, эгоизм накаляют их докрасна, и когда они оказываются в таком месте, где земля хранит доброту или жалость, они испаряются.