Ты женщина, ты можешь все.
А задница у тебя, как у двух женщин.
— Мило, что позвал. Повеселимся.
— Ничего милого. И веселого тоже. Я тебя не из любезности позвал, а затем, что есть лишь 2 вещи, которые парни делают в одиночку, и боулинг не в их числе.
— А что второе?
— Другой рукой.
— Если люди неспособны быть добрыми, откуда взялось слово?
— Анталогическое доказательство любезности. Раз есть слово, значит есть и понятие. Поедешь домой, не врежься в минотавра.
— Ты открыто презираешь руководство больницы.
— И закрыто тоже. Вдруг ты еще не в курсе.
Я выздоровею и стану добрее.
— Любые убеждения — идиотизм?
— Если применяются огульно, без учёта обстоятельств.
— Почему вы за меня переживаете? Думаете, вы меня знаете, потому что прочли мои книги?
— Нет, я знаю боль. Иногда её можно терпеть, а иногда она невыносима. И в такие дни либо находятся причины жить дальше, либо нет.
— Я… у меня причины кончились.
— Сейчас да. Но когда боли не будет, вам захочется и жить, и творить.
– Доктор Хаус обещал!
– Если бы был другой выход…
– Мне уже не больно, я подожду. Доктор Хаус, скажите ей!
– Ханна… Ногу нужно ампутировать.
– Нет! Вы же сказали, что есть время!
– Оно было и кончилось.
– Нет!
– Вы спрашивали, как я стал хромым. У меня был тромб, и мышца стала отмирать. И врачи твердили, что мышцу нужно отрезать, но я сказал: “Нет!”, и мне сделали опасную операцию. Я чуть не умер.
– Но вы спасли ногу.
– Лучше бы не спасал. Мне вырезали кусок мышцы размером с кулак, и мне осталась эта искалеченная бесполезная подпорка. Меня каждый день мучают боли. И я изменился, стал жёстче, хуже как человек. И теперь я один. Вам не стоит повторять меня. У вас есть муж, он вас любит, есть друзья, будут дети. У вас есть жизнь. А это… просто нога.
– Хорошо…
— Я через пару часов умру. Ваш секрет никто не узнает, если, конечно, вы не скрываете его от самого себя.
— Я люблю одиночество. Ну или… я убедил себя, что мне так лучше. А потом я встретил женщину — в психбольнице, так вышло — она меня изменила... и ушла. Нам лучше жить в одиночестве. В одиночестве страдаем, в одиночестве умираем. Будь вы образцовым мужем и отцом года, будущее у всех одно.
— Ты ей не пара.
— А ты пара?
— В большей степени. А потом я подумал… (...) Она меня пригласила. Колебалась, стоит ли, и пыталась понять, правда ли я изменился, или я всё тот же сукин сын, каким всегда был. Но она всегда давала мне шанс. 832 шанса. И я ни один из них не оправдал. 832 — это её предел. (...) Я жалок. Я её не заслуживаю. (...) Я люблю её…
— Всё из-за фамилии. Внутренний конфликт. Он не знал, где его место. Вырвали из своего мира и втиснули в ваш.
— Мы поощряли его интерес к своим корням.
— Сложно быть Лоренсом Чаудри, когда все тебя считают Лоренсом Катнером.
— Он сам хотел взять нашу фамилию.
— Значит, нужно было отказать.
— Хаус…
— Немецкая фамилия дала ему лишь иллюзию самоопределения, а вы пошли за чувствами вместо логики. Вы его не понимали.
— Мы любили этого мальчика, сукин ты сын!
— Вы пытались его осчастливить, отгораживая его от боли. На вид он был счастлив, и вы решили, что боль прошла. А она лишь ушла вглубь.