Возможно, всем моим друзьям и возлюбленным гореть в аду, но я не променял бы вечные муки в их замечательной компании на рай в одиночестве.
Друзья — это такая запредельная редкость, такая удивительная драгоценность…
И я подумал, что хорошо быть умирающим — все тебя очень любят напоследок.
Потому что, если тебе нужно делать что-то против воли, это моментально превращается в работу. Даже любовь.
Способности к некромантии, говорят, похожи на музыкальный слух. Пожалуй.
Некоторые неистово хотят быть певцами и музыкантами, зовут учителей, платят им по золотому в час, тратят уйму времени и море сил, чтобы выжать из лютни или флейты хоть сколько-нибудь гармоничный звук — и без толку. Терзание чужих ушей. А их лакей напевает, перетирая тарелки, и прохожие за окном останавливаются послушать. Дар свыше.
Очень красивые и очень беспомощные с виду люди могут быть самыми изощренными врагами.
Они же меня ненавидели за прыщи на морде и за перекошенную фигуру. А я их — за выражения лиц и за позы. Кто из нас имел больше прав на ненависть? Меня — за внешнее. Я их — за внутреннее.
Я иллюзий не питаю. Я рос маленьким безобразным гаденышем. Злым, а пуще злопамятным, подлым. Но — умным. Я читал и наблюдал, читал и наблюдал. И все, что прочитывал или видел, принимал к сведению.
Потом у меня было очень много работы.
Требования я имел самые скромные — мне хотелось порядка. Но это оказалось целью почти недостижимой. Мои подданные сопротивлялись мне изо всех сил — потому что в состоянии порядка очень тяжело воровать.
И самое противное, что я понял, взойдя на престол — казнь любого явного вора из Большого Совета ничего не решает. На нем так много всего держится, у него так много связей, что если его убить, эти оборванные нитки придется связывать годами. И мне приходилось...
Ох, мне приходилось...
Убеждать. Угрожать. Нажимать.